«Спаси меня! Спаси меня!» — снова взывала она к нему в глубине души.

Тем не менее она боялась, что похитители могут застрелить ее или заколоть ножом, прежде чем Уоррен сумеет отыскать ее и вызволить.

Поразмыслив, Надя пришла к заключению, что если б они собирались ее убить', то могли бы это сделать, не унося из сада.

Может, они намеревались утопить ее?

Озеро находилось совсем рядом.

Однако они ехали прочь от него, хотя девушка не могла с уверенностью сказать, в каком направлении.

Следовательно, размышляла она, ее бросят в какую-нибудь глубокую яму или водворят в такое место, откуда она не сможет убежать и, возможно, окажется обреченной на медленную, жалкую смерть от голода.

Все это могло погрузить ее в отчаяние и безнадежность, если бы не слабый лучик надежды, что Уоррен расстроит вероломный план Магнолии, пусть даже в последний миг.

Битва любви превратилась в битву ненависти.

Они были настроены тем более жестоко друг к другу, что в свое время испытывали совсем иные чувства.

Она обдумывала все это, по-прежнему пребывая в ужасе, но надеялась, что Бог так или иначе на ее стороне и добро должно восторжествовать над злом.

Карета остановилась, и Надя услышала, как один из сидевших напротив нее сказал:

— Вот мы и приехали. Ну, теперь потихоньку. Сперва надеюсь дверь отчинить.

Они вышли из кареты, и девушка осталась одна.

Повисла тишина, казалось, длившаяся целую вечность.

Потом Надя услышала, как лошадь мотнула головой, от чего зазвенела сбруя, и закашлялся кучер.

Она подумала, не попытаться ли ей освободиться от толстого одеяла, в которое была закатана.

Однако боялась пошевелиться, так как человек на козлах мог поднять тревогу, и те двое тотчас прибегут еще до того, как она успеет выбраться из кареты.

Тогда они, чего доброго, изобьют ее до потери сознания.

«Как мне… страшно! Боже мой… как… страшно!» — прошептала Надя.

Она еще раз воззвала к Уоррену:

«Спаси меня! Я тебя люблю! Ах… спаси меня!»

Вновь и вновь повторяла она эти слова.

Если б она не стояла на пути у Магнолии, та могла бы с помощью какой-нибудь низкой уловки принудить его к браку, а откажись он наотрез жениться, она бы так или иначе нанесла ему вред.

«Она безжалостна и безумна!» — подумала Надя.

У нее кольнуло сердце, когда она услышала вдалеке разговор тех двоих, причем их голоса приближались.

Один вытащил ее из кареты, и затем они вдвоем понесли ее вниз по крутому откосу.

По временам оступались, так как грунт под ногами был неровный, а Наде казалось, ее вот-. вот уронят.

Наконец спуск кончился, они прошли немного по ровному месту, и один из них предупредил;

— Побереги-ка головку!

Надя была уверена, что они пригнулись, как если бы им надо было пройти сквозь низкий дверной проем или через туннель.

Совершенно неожиданно ее опустили на землю, причем столь грубо, что причинили ей боль.

Едва они успели перевести дух, как она услышала звук их удаляющихся шагов, а под ногами у них скрипело что-то твердое, похожее на гальку.

Где-то вдалеке с шумом захлопнулась дверь, в замке повернулся ключ, а через несколько минут раздался стук колес отъезжающей кареты.

И тогда Надя впервые сдвинулась с места.

С усилием стянула край одеяла и откинула его с головы.

На один жуткий миг ей показалось, будто она умерла или ослепла — тьма здесь царила точно такая же, как и под одеялом.

В нос ударил затхлый, сырой запах, вдали мелькнул проблеск света.

Понаблюдав за ним какое-то время, она решила, что он, должно быть, исходит от запертой двери.

Ей было страшно двигаться, но, понимая необходимость исследования места, в котором очутилась, она попробовала встать на ноги и, помня, что те люди пригибались, когда несли ее сюда, вытянула руки над головой.

Коснулась чего-то холодного и ребристого, с острыми краями.

Она едва могла выпрямиться во весь рост.

В то же время сознавала: чтобы произвести разведку, следует наклонить голову.

Она подобрала одеяло, валявшееся под ногами, и направилась к свету, согнувшись и ощупью пробуя почву, прежде чем сделать очередной шаг.

Свет становился ярче; когда она подошла поближе, увидела, что он проникает сквозь щели между дверью и стенами проема.

Тогда она поняла, что находится в шахте.

Ей показалось странным, почему она не чувствует запаха угля, было непонятно, что именно здесь добывали.

Надя протянула руки, дотронулась до двери — та оказалась слишком прочной.

Толкнула, потом стала молотить по ней кулаками.

— Помогите! Помогите!

Звук голоса вернулся, отразившись эхом от свода туннеля, но она догадалась, что снаружи некому ее услышать, иначе похитители не привезли бы ее сюда.

Она медленно умрет от голода; пройдут месяцы и даже годы, прежде чем кому-нибудь случится побывать в этой заброшенной шахте.

Надя сорвала с плеч одеяло, швырнула наземь и села на него.

Привалившись спиной к двери, закрыла лицо руками и стала молиться.

Эта молитва была обращена не к Богу, а к Уоррену.

«Спаси меня… спаси меня! Я люблю тебя… и не хочу… умереть, ., не увидев тебя… снова!»

Уоррен вышел из парадной двери и увидел запряженный парой лошадей кабриолет, в котором имел обыкновение объезжать поместье и навещать матушку.

Не сказав никому ни слова, он сел на козлы, а конюх, державший коней под уздцы, запрыгнул на соседнее сиденье, и они помчались вперед на огромной скорости.

Уоррен знал, где находится сланцевая шахта, хотя годами не бывал в тех местах, и ему показалось невероятным, что о ее существовании известно Магнолии.

Она, должно быть, видела шахту во время охотничьего сезона, когда леса и густое жнивье вокруг нее обычно давали прибежище какой-нибудь хитрой лисице.

Но по-настоящему его сейчас заботила только Надя: то, что с ней произошло на сей раз, станет еще большим потрясением, нежели прежде, когда он впервые встретил ее, ибо теперь она успела почувствовать вкус нормальной, цивилизованной жизни.

От одной только мысли о ее страданиях ему до безумия захотелось убить Магнолию.

В то же время его так тревожила судьба Нади, что это его чувство само по себе было странным, вернее — почти физической болью, чего прежде он никогда не испытывал.