Проснулась в темноте, совершенно забыв, где она и с кем. Щека лежала на слегка пушистой широкой груди, а ногу она закинула на чьё-то голое бедро.

Вообще у Доры были принципы. Например, она никогда не связывалась с юношами возраста своего сына, раз и навсегда решив, что это отдаёт педофилией. Тем более у неё в запасе ещё есть пара лет – ему пока двадцать шесть, а ей нравились парни между двадцати восьмью и тридцатью, того чудесного периода в жизни мужчин, когда они считают себя опытными, много пережившими и слегка разочарованными, и при этом отчаянно молоды и очень, очень хороши в постели. Но сейчас, когда уверенная рука крепко взяла её за подбородок и приподняла лицо для поцелуя, она лишь успела подумать: «Надеюсь, они всё же постарше» – и расслышала бормотание: «Но я не говорил, что мы любим только друг друга», а дальше закрыла глаза и растворилась в ощущениях. Губы у них были ледяными, а руки горячими.

Второй раз Дора открыла глаза на рассвете. Она подготовилась к тому, что проснётся одна и, возможно, без части своих вещей. Колин и Люка освободились от многих нравственных ограничений, и она бы не удивилась, что честность не входит в число оставшихся добродетелей. Но они ещё дрыхли, да так крепко, что ей не составило труда выпутаться из-под их отяжелевших рук и ног. Дора тихонько собрала вещи, порадовавшись, что вчера парни устроили постель из своих спальников и тревожить их не пришлось. Даже подумала, не стянуть ли что-нибудь у них на прощание, но сдержалась. «Ладно, хорошо оттраханная леди в подарках не нуждается». Да и сомневалась, что они так уж глубоко спят, возможно, из своеобразной деликатности ей просто давали уйти, не испытав неизбежного утреннего смущения.

Напоследок, оглядев погасший костёр, достала из рюкзака сладкое позднее яблоко, которое нашла пару дней назад в заброшенном саду, и оставила на барабане. Уходя, улыбалась, представляя, что скажет Колин, прокусывая чуть сморщенную кожуру, свинья такая.

Кошачья улыбка жила в ней ещё несколько дней, но потом всё же замёрзла и погасла. Случилось то, чего Дора больше всего боялась, – она простудилась. Проснулась утром и поняла, что вся окоченела, а кости ломит больше, чем после обычной ночёвке на земле. Попыталась подвигаться, чтобы разогреться, но её только зазнобило и зашатало. В рюкзаке лежал аспирин, она проглотила пару таблеток, но почувствовала, что всерьёз это не поможет. Надо срочно найти место, в котором можно отлежаться, укрывшись от непогоды, свить гнездо, поискать еды, набрать воды – сделать множество вещей, сил на которые у неё не осталось. Доре оставалось только пойти вперёд по возможности быстро, вдруг получится набрести на убежище, или случится чудо и болезнь отступит.

Но чуда не происходило, ей становилось всё хуже, вечером она засыпала, не зная, сможет ли подняться с утра. Скоро дни и ночи слились в сплошные тягостные сумерки, она почти не помнила, как совершала те или иные действия, иногда обнаруживала себя идущей или скорченной на земле, но укутанной в спальник. Что-то жевала, запивала водой, приходила в себя оттого, что с голым задом сидит под кустом, и с трудом натягивала штаны.

Хуже того, её стали посещать кошмары, более похожее на видения – граница между бредом и явью стёрлась, Дора не всегда понимала, она потеряла сознание и упала или ещё идёт, видит реальный мир или галлюцинирует. Те, кого она встретила по дороге, стали возвращаться к ней, но все они были мертвы. Дора будто смотрела кино про себя и в то же время воспринимала и чувствовала каждую деталь: тепло, холод, запахи, звуки, камни под ногами и дождь на щеках.

Первой она видит Сиело, точнее, сначала замечает кучу тряпок на земле, а когда подходит поближе, различает в пыли тёмную длинную прядь волос. Сиело удушили, на горле её виднеются синие пятна, свитер разорван, ноги обнажены, ляжки покрыты синяками и засохшей кровью. Дора кричит, её рвёт, она падает на колени, но когда приходит в себя, понимает, что находится в другом месте, и тела уже нет.

Под ногами что-то блестит, Дора приглядывается и понимает, что это обрывок посеребренной кожи. Ветер пахнул гарью – вонь горящего пластика смешивается с ароматом жареного мяса. Вдалеке тлеют остатки большого костра, некоторые угли ещё светятся. Дымятся обрывки тряпок, полоска зеленого кружева трепещет на ветру, всюду разбросаны окровавленные разноцветные пёрышки, будто лисы сожрали райскую птичку, а в центре пепелища валяются куски трёх разрубленных тел, с которых тщательно срезали мясо.

Ленке повезло, она умерла сама, замёрзла, свернувшись в сухой канаве, укутанная в коричневую шаль, на которой не тает иней.

Обезображенный избитый Писатель поджидает её повешенным. Одинокое дерево и покачивающееся тело она замечает издалека, но всё равно не может свернуть, и пока ноги несут её вперёд, может разглядеть подробности: сизый вывалившийся язык, засохшую рвоту на потёртом вельветовом пиджаке, пятно мочи на штанах и голые посиневшие ступни.

Груда железа в бензиновой луже – Тони. Невозможно вообразить силу, которая способна так перемешать тело с кусками металла, будто детская рука пыталась слепить вместе игрушечный мотоцикл и пластилинового человечка: ступня торчит между спиц колеса, колено глушителя пробило затылок и выходит из-под нижней челюсти, а на лице застыло изумление ребёнка, которого обманула любимая игрушка. Дора не успевает подойти – неудачная скульптура вспыхивает на её глазах и пропадает в ревущем пламени.

Мальчики выглядят нетронутыми. В ней зажигается надежда, когда она видит двух полуобнажённых парней, лежащих в обнимку на спальнике. Дора из последних сил прибавляет шаг, подбегает и падает на колени. Люка безмятежно спит, пулевое отверстие на виске почти незаметно. А Колин лежит, уткнувшись ему в плечо, Дора убирает вьющиеся волосы, кажущиеся тёплыми, и видит, что выстрел в упор снёс ему лицо. «Ты бы сказал, что на тебе лица нет, малыш», – бормочет она и хохочет диким булькающим смехом.

В следующий раз она очнулась у реки, как раз для того, чтобы увидеть в камышах раздутый труп Красавчика. Закапал редкий дождик, и мутная поверхность пошла кругами.

Дора не остановилась и побрела вдоль воды, думая, что если сорвётся вниз, то наверное сразу утонет, и это было бы лучше всего. Но берег стал ниже, постепенно перешёл в замусоренный пляж, и впереди снова показалось что-то тёмное.

«Вроде мертвецы уже должны закончиться, – с некоторой иронией подумала она. – Разве что там тот индеец». Дора не знала – это болезнь или текучая реальность подкидывали ей призраков? Она вообще уже не понимала, точно ли встречала всех этих людей или их генерировал зыбкий изменяющийся мир? Может быть, их всех вытащили из её сознания – воспоминаний, фильмов и книг, из собственного прошлого и фантазий. А если они всё-таки существовали, живы ли они теперь или их убили и кинули к её ногам, чтобы сказать… Что? Пожалуй, что Дора ничем не смогла им помочь, даже не попыталась. Встретила, выслушала, создав мимолётную ложную близость, кинула пару ободряющих слов, а потом сбежала по своему обыкновению. Что стоило её сострадание в таком случае, чего стоила она сама? Дора пыталась оправдываться перед безжалостным голосом в своей голове: но что я могла сделать? Каждый из них шёл по собственному пути, им нельзя было помочь. Но голос возражал: ты всегда так говорила, и когда уходил Элрой, и когда теряла Гарри. А зачем тогда ты ищешь его – бесполезная, беспомощная трусливая дрянь?! Что, если там впереди валяются его кости, укрытые куском брезента? Ты заслужила их увидеть, но более – ничего.