обидным. Я не выдержал и рассказал все Градову. Он задумался, потом спросил:

— Сколько твоему кумиру? Лет семьдесят?

Я задумался:

— Во время войны он в школе учился.

— Значит еще старше. Ну, и что ты хочешь от такого старого человека? Он, небось, и на ухо туговат. Забей!

Я засмеялся:

— Смотри, не скажи так при маме! Она сленга на дух не переносит!

А когда ты мне расскажешь, как тебя Павлик спасал?

— Не забыл! Давай занимайся своей домашкой. После ужина поговорим.

* * *

Вечером я услыхал, как Градов вышел из квартиры, а дверь не захлопнул. Потом стало понятно, что он позвонил Доре. Меня, конечно же мучило любопытство. Я вышел в коридор и прислушался. Градов к Доре в квартиру не зашел, и разговаривали они на лестничной площадке.

— Я с Вашего листочка все имена переписал и молебен заказала. А Вы сами не хотите к Троеручице приложиться? У нас древний список, намоленный.

— Да я даже толком и не знаю, крещеный ли. Когда мать жива была, ходил с ней куличи святить. А отцу из-за его партийности об этом знать не полагалось. Но это какие годы были — начало восьмидесятых!

— Ирочка, она может и не воцерковленная, но на родительские всегда записочки подает. И с мамой моей они очень интересно беседуют. Толкование библии обсуждают: Иоанна Златоуста и Феофилакта Болгарского. А мне хватает того, что отец Михаил на проповедях говорит.

Потом у них началось обсуждение денежных вопросов, и я поскорее скрылся у себя в берлоге.

Обычно мама ходила в церковь ставить свечи и подавать записки одна. Бабушка Маня во все это не верила. А я, как Градов, ходил с мамой только куличи святить и «Библию для детей» перечитывал, как мифы Древней Греции. Однажды я спросил у мамы:

— А ты веришь, что Бог точно есть?

— Я скажу, как «тот из народа», у которого сын был болен: «Верую, Господи! Помоги моему неверию», — вздохнула мама.

— Ну, а как это «верить», если точно не знаешь?

— Я думаю, этот нужно чувствовать. Присутствие в твоей жизни Бога нужно чувствовать. Это особый такой дар у человека.

— А у тебя он есть?

— Я пока «Фома неверующий», который хочет уверовать.

— А у меня он будет, этот дар?

— Это ты сам решишь.

Теперь я думаю, что «вера» похожа на мои чувства к маме. Ее рядом нет, но мы как бы вместе. Только о маме мне никто не рассказывал, я ее сам знаю…

Леша выполняет обещание

После ужина я еще раза два напомнил Градову о его обещании, и, наконец, он согласился. Мы забрались на мой диван, и он начал:

— Что ты о Чернобыле знаешь?

— Четвертый блок, взрыв, выбросы радиоактивные, об этом? Наш физик жил тогда под Гомелем, в Беларуси. Так он рассказывал, что из леса вокруг деревни птицы улетели, а деревья пятнами пожелтел и погибли. Людей оттуда вывезли, и женщинам пришлось длинные волосы остричь. Они светилась от радиации.

— Все так. Взрыв в Чернобыле был слабый. Это, конечно, не атомная бомба. Но грязи радиоактивной раскидал в сотни раз больше. И она в облаках раза два облетела наш шарик, и садилась, где хотела. Так вот, батя мой был ликвидатором. Послали его от завода в Чернобыль могильники рыть для радиоактивного мусора. В первое лето после аварии. Многие облученные ликвидаторы пили потом по черному, жестоко. Считалось, что водка — первое средство от радиации. Еще до Чернобыля. Даже стихи были о физиках, которые Высоцкий песней сделал: «истопник сказал — «столичная» — очень хороша от стронция». Но от пьянки психами-то как раз и становились.

Когда батя вернулся, мама была еще жива, и он прикладывался к бутылке осторожно. А потом у него сорвало крышу. Он становился буйным, дрался, крушил все вокруг. Вначале меня не трогал, останавливало его что-то. А потом, страшное дело, со всякими предметами типа скалки начинал за мной гоняться! Его забирали в милицию, он приходил в себя, на коленях просил у меня прощения, а потом все повторялось. Родных у нас не было, и я понимал, что еще один привод — и я в детдоме! Потому я старался никому не жаловаться. Ну, и надежда все-таки была: а вдруг отец придет в себя, изменится. Как-то, когда он с собутыльниками заснул, я выбросил недопитую бутылку водки в окно с четвертого этажа и сам чуть не убил участкового. В общем, все шло к какой-то катастрофе. И она случилась.

В ноябре, когда выпал первый снег, батя уже не за палку, а за нож схватился, и я понял, что мне конец. В чем был дома, в том и выбежал на улицу. Дело было поздно вечером, все по домам сидели. Я долго бежал. Кровь в ушах шумела, а мне казалось, что это он мне в затылок дышит. Побежал я к товарной станции. Мы там в прятки часто играли. Нашел сарай-развалюху, не закрытый, спрятался внутри. На полу мешки старые лежали, в которых картошку перевозили. Я в них и зарылся. И навалилось на меня вместе с мешками лютое одиночество! В общем, замерз бы я.

* * *

Градов перевел дух, а я стал думать о том, что год назад эти слова про одиночества я бы мимо ушей пропустил. О том, что от этого чувства замираешь, как от ужасного холода. И ни чем от этого не согреться.

— Ну, а финал был счастливый, — заторопился вдруг Градов и стал подниматься с дивана. — Павлик видел, как я в тапочках из дому убегал. Сказал Аришке. Она схватила бабушкину кофту, и побежали они меня разыскивать. Не сразу, но на сараи вышли, а там опять Павлик своим особым чутьем меня среди мешков обнаружил. Напялили они на меня толстую кофту, которая колени закрыла, Пашка носки свои отдал, и притащили к Ирке домой. У них я две недели прожил, спал на раскладушке в кухне, зато сном праведника. И даже не заболел.

— А… отец?

— Лечили его, что-то там зашивали, ампулу какую-то. Но он срывался. Я в дверь своей комнаты замок врезал. А после школы укатил в экспедицию с геологами в устье реки Аргунь. Разнорабочим. Потом во флот ушел на три года. Когда отца не стало, мы с Генычем в море были. Мама твоя батю провожала. Самая близкая моя родня.

Я долго не мог уснуть после его рассказа. Два раза в кухню выходил воды попить. К моей коллекции папаш еще