Тропа, и без того капризно вилявшая из стороны в сторону, вскоре совсем пропала, будто стерлась. Я растерянно огляделся. Идти было решительно некуда. Потоптавшись на одном месте, я вернулся к валунам, взобрался на один из них и осмотрел окрестности. Восточный край котловины казался совсем близко, но между ним и мною пролегало непроходимое пространство. Поступить можно было двояко. Попытаться пойти через болото или вернуться по тропе назад, к полотну. Если быть достаточно ловким, может быть, удастся разминуться с погоней.

Ветерок вдруг переменил направление и донес до моего слуха отдаленный лай. Похоже, погоня, вопреки неопытности «философа-практика», напала-таки на след.

«Ну что ж, — злорадно подумал я, — я продемонстрирую вам, сударь, что не так уж я бесхребетен».

Я выворотил из земли ствол засохшей от обилия влаги березки и решительно отправился туда, где виднелась тропа, решение это было достаточно безрассудным, но мне надоело изображать из себя статиста в нелепом спектакле. Я хотел играть главную роль. Ощупывая импровизированной слегой зыбкую почву под ногами, я неутомимо пробирался вперед. Ветер доносил до меня звуки погони. Выдирая ноги из чавкающей грязи, балансируя на кочках, я удивлялся своему везению. Высокий, обрывистый берег, ограничивающий котловину с востока, медленно приближался, а я еще ни разу не провалился глубже чем по колено. Еще немного — и я выберусь на сухое место. Через несколько шагов я почувствовал, что в окружающем мире произошли какие-то едва уловимые изменения. Все вроде бы оставалось по-прежнему. Деловито шуршали пичуги в кустарнике. Легкая рябь искажала темные зеркала там, где вода недвусмысленно выступала из-под грязи. Негромко постанывал ветер. Лаяли догоняющие меня псы… нет, не лаяли — выли. Страшно как-то, будто к покойнику.

«Не по мне ли?» — подумалось со страхом.

Я огляделся. Погоня была совсем близко. Я различал даже силуэты замерших в нелепых позах солдат и серые тени вытянувших морды к небу псов. Удивляло, что все они были неподвижны, как давеча утром, и смотрели вовсе не в мою сторону, а куда-то вверх. Я тоже на всякий случай поглядел вверх. Небо было обычным — клочковатым, словно усеянным грязной ватой. Необычное было не в небе или в пейзаже, а в самих участниках этой погони — и животных, и людях. Они как будто услышали голос, принадлежащий кому-то невидимому, но всевидящему. Я прислушался к себе самому. Пусто и тихо было в моей душе, необычайно тихо, и знакомо пусто, как во время приступа.

— Вперед! — скомандовал я сам себе.

Собрав в свой не бог весть какой мощный кулак остатки воли и мужества, я бросился через болото, уже не разбирая дороги. Мне везло. Мне фантастически фартило в этом покере со смертью. Под ногами все время оказывалась пусть зыбкая, грозно раскачивающаяся, но почва. Через сотню шагов я позволил себе оглянуться. Псы и солдаты не трогались с места, они смотрели на небо, словно ожидая Страшного суда. Лейтенанта вообще не было видно. Удовлетворенно хмыкнув, я продолжил свой безумный бег. Еще сотня шагов. Господи, как мечется сердце! Еще сотня…

Местность начала ощутимо подниматься. Под ногами уже не хлюпало, и я шел, почти не шатаясь. Погоня никак не проявляла себя, хотя и не могла отстать настолько, чтобы меня упустить. Значит, реальность еще не вернулась в свое русло. Впереди в проседи тумана блеснули какие-то тусклые лезвия. Полотно! Я прибавил шагу, насколько еще позволяли быстро скудеющие силы. Я уже взбирался на насыпь, когда услышал за спиной отчаянное:

— Стой!

И понял, что прозевал момент возвращения реальности. На расстоянии не более чем в сотню шагов стоял молоденький солдатик в перемазанной шинели и неловко срывал с плеча карабин. Смерив его взглядом, я усмехнулся и продолжил путь.

— Стой! Стрелять буду! — истошно завопил солдатик, и сухой треск выстрела эхом отозвался в обрывах. Стрелял он все-таки в воздух.

— Отставить! — рявкнул на солдатика лейтенант, появляясь из густого придорожного кустарника.

Тот опустил винтовку, но в это мгновение на сцену вырвались захлебывающиеся лаем собаки. Я с сомнением посмотрел на оскаленные пасти, догадываясь, что на мою плоть их зубов еще хватит.

— Отзовите собак! — прокричал я. — Я сдаюсь.

Лейтенант взмахнул рукой, и солдаты оттащили отчаянно рвущихся к теплому, трепещущему телу псов. Я, подняв руки, приблизился и встал перед лейтенантом.

Я улыбался, ибо уже знал, что спасен. Хотя все прочие участники трагедии не подозревали об этом. Тяжелый, будто подземный, гул сотряс насыпь, а рельсы запели, как грубые скрипки.

— Извините меня, господин Кимон, — сказал лейтенант, — но так нужно.

Он снял перчатку и достал из-за пазухи длинноствольный пистолет. Гул усилился, уже явственно был слышен перестук тяжелых колес на стыках.

— Вы опоздали, лейтенант, — сказал я, напрягая голос. — Это за мной.

— Это наша дрезина… — неуверенно возразил лейтенант.

Пистолет он приставил стволом к моей переносице. Я брезгливо, но без испуга отшатнулся. Темная громадина выросла за моей спиной, скрежеща тормозами и сыпя искрами, и спокойный, властный, усиленный мегафоном голос приказал:

— Отставить, лейтенант!

Солнце, до того мгновения совершенно не различимое в плотном месиве туч, вдруг вспыхнуло у меня под глазами и померкло.

Видят ли сны в обмороке? Я видел. Мне снилось, что я карабкаюсь по огромной пирамиде, сложенной из книг. Книги были разные: толстые тяжелые тома лежали поверх пухленьких книжонок в скользких цветных бумажных обложках, и от этого пирамида была неустойчивой, склоны ее усеивали яркие открытки, а далекая вершина была покрыта разноцветным снегом почтовых марок. Чем выше я лез, тем опаснее она раскачивалась. Иногда из-под моих ног вырывались небольшие лавинки тонких брошюр, и я, лежа пластом на склоне, судорожно цеплялся за расползающуюся кипу журналов, чтобы не съехать следом. Очень важно было добраться до вершины, на которой находилась нужная мне книга. В книге этой содержались исчерпывающие ответы на все вопросы, какие я мог бы задать природе, и даже на те, которые я не мог задать, не подозревая, что об этом можно спрашивать. Несмотря на зыбкость опоры, я медленно двигался вперед. В горле першило от книжной пыли. Глаза болели от пестроты иллюстраций и черного латинского шрифта. Вершина была уже совсем близко. Уже вспархивали из-под моих рук и ног легкомысленные стайки знаков почтовой оплаты со штемпелями и без штемпелей, зубчатые и без зубчиков, я просто тонул в них, но вершина приближалась. Я уже видел небольшой коричневый томик, углом выглядывающий из типографского хлама, — только руку протянуть. Я протянул руку, и пальцы нащупали знакомую коленкоровую обложку. Тетрадь…

Очнувшись, я увидел перед собой медленно ползущую назад серую пелену с редкими бледно-голубыми просветами. Под спиной было что-то жесткое и трясущееся, а до слуха доносился однообразный механический рев и ритмическое постукивание.

— Слава богу, вы очнулись, — услышал я голос и увидел озабоченное лицо наклонившегося ко мне лейтенанта. — Я уж испугался.