* * *

В пещере Саддха с самым что ни на есть строгим и скромным выражением лица заваривала в медном чайничке чай.

За столом, на котором теперь была постлана пестрая индийская скатерть, сидел маленький сморщенный узкоглазый старец в золотистых мехах и курил трубку.

Карл сложил ладони у груди и низко поклонился.

– Карл Роджерс, ваш недостойный ученик, – представился он по-китайски.

– О, не утруждай себя формальностями, – усмехнувшись, на чистом английском языке ответил старец.

– Садись. Можешь называть меня Дэн-Ку.

– Вы так хорошо говорите по-английски, Дэн-Ку, – заметил Карл, усаживаясь напротив старца и принимая из рук Саддхи чашку.

– Если хочешь, я могу перейти на немецкий, – предложил старец, – но тогда моя дочь не будет нас понимать. Из всех европейских языков она выучила только английский, да и тот с грехом пополам.

– Нет, нет, зачем же, – поспешил возразить Карл, поймав умоляющий взгляд Саддхи, – пусть будет английский. Но как вы…

– Как я догадался, что ты – немец? – снова усмехнулся старец. – Очень просто. По некоторым внешним признакам. По произношению. Должен признать, что немцы в наших краях – редкие гости. Все больше французы и англичане, ну и американцы, разумеется, куда ж без них… Хотя в тебе чувствуется сильная примесь другой крови, кто-то из твоих близких предков был, вероятно, родом из Восточной Европы?

– Да. Моя бабушка по материнской линии. Она была русская.

Старец удовлетворенно кивнул.

– Славянка. Это хорошо. А ты знаешь, что у лимбу и славян общие предки?

– Да. Это одна из причин, по которой я пришел сюда.

Старец молча выпустил кольцо дыма.

– Значит, здесь, у вас, часто бывают гости? – спросил Карл, надеясь, что светская часть беседы на этом закончится и они перейдут к существу дела.

– Здесь – нет, – отчего-то развеселился старец. – Большинство не доходит даже до той скалы со змеей. Кстати, тебе известно, что означает змея, кусающая себя за хвост?

– Конечно. Это древний арийский символ вечного знания.

– Очень хорошо, – одобрил старец.

– А также этот знак указывает путь, ведущий в Шамбалу…

Старец посмотрел на Карла долгим внимательным взглядом и жестом велел Саддхе налить еще чаю.

– Я хочу, чтобы ты рассказал нам о себе.

– Да, конечно… но что именно вы хотите узнать?

– Все, что ты сочтешь нужным сообщить, – улыбнулся старец.

– Хорошо. Но прежде… на пути сюда я оставил мальчика с больной ногой…

– А, этого, твоего бестолкового ученика? С ним все в порядке. Его нога зажила, у него достаточно угля и еды, он даже сам смог поставить себе палатку. И он ждет тебя, хотя, конечно, несколько беспокоится.

* * *

И Карл принялся рассказывать.

Делал он это, по своему обыкновению, лаконично, сухо, без лишних, на его взгляд, деталей, так что навострившей уши Саддхе приходилось разочарованно вздыхать всякий раз, когда разговор уходил в историко-археологические дебри.

Справедливости ради надо заметить, что если бы Дэн-Ку задал Карлу тот самый вопрос, то Карл, честно и не задумываясь, ответил бы: пока нет, но собираюсь.

Но старец ни о чем таком не спрашивал, его гораздо больше интересовали научно-исторические и философские воззрения Карла, нежели подробности его сугубо личной жизни.

Единственным исключением была та часть рассказа Карла, которая относилась к Мексике. Дэн-Ку очень заинтересовался ацтеками («О, древние цивилизации Центральной Америки, здесь мои знания несколько поверхностны…») и принялся дотошно расспрашивать о деталях.

При этом он настаивал, чтобы Карл, ничего не утаивая, опирался на свои, личные, впечатления («Я хочу увидеть все твоими глазами, почувствовать, с твоей помощью, страну, в которой никогда не бывал…»).

И Карл добросовестно вспоминал: выжженную мексиканскую равнину, пыль, жару, ящериц, белесое небо, кактусы в человеческий рост до самого горизонта – и себя молодого в их жидкой зеленой тени. Ему исполнилось тогда девятнадцать, он был бледным и худосочным студентом-археологом, а в Мексику приехал на раскопки древнего ацтекского города Теночтитлан.

И там, неизвестно почему, на него обратила свое благосклонное внимание девушка из очень древнего и почтенного рода ацтеков, можно даже сказать, царского рода, – прямых потомков Монтесумы II.

– Я вижу, знакомство с принцессой ацтеков дорого стоило тебе, – заметил Дэн-Ку, указав на узкий, едва заметный шрам на шее Карла, – след старого, двадцатипятилетней давности, удара ножом.

Саддха, сидевшая рядом с отцом, порывисто вздохнула и подперла разрумянившуюся щеку изящной смуглой ручкой, унизанной браслетами.

– Так я очутился у ацтеков, – продолжал Карл. – Три месяца я прожил в их деревне, высоко в горах, и там…

* * *

Слушая о ежедневных десяти часах работы в каменоломне, об обязательном купании в ледяном водопаде или плавании в горном озере, вода в котором была ничуть не теплее, о дыхательных упражнениях, охоте или рыбалке в качестве вечернего отдыха, о философских и нравоучительных беседах с наставником – пожилым ацтеком, старец одобрительно кивал головой.

Слушая легенды и мифы ацтеков о сотворении и конце мира, Дэн-Ку особенно оживлялся и требовал от Карла их дословного воспроизведения.

Когда шел рассказ об индейских боевых и охотничьих искусствах, которые составляли львиную долю обучения молодого Карла, старец покачивал головой и снисходительно усмехался.

– А потом мне пришлось бросить археологию и поступить на государственную службу, – сказал профессор, – в полицию.

Старец бросил на него вопросительный взгляд.

– Чтобы кормить семью, – объяснил Карл. – И я работал в центральной префектуре Мехико четырнадцать лет, до самого возвращения в Европу…

Старец хмыкнул и одним лаконичным жестом показал, что про полицию ему слушать неинтересно.

– Им все-таки удалось сделать из тебя воина, – заявил Дэн-Ку, когда Карл прервался, чтобы выпить чаю, и неожиданно, так что тот едва не выронил чашку, ударил его по плечу, – крепкого и сильного воина. Но им не удалось привить тебе любовь к войне и сделать тебя кровожадным.

Профессор улыбнулся – да, не удалось.

– Тебя научили быть хладнокровным, – добавил старец, пристально вглядываясь в лицо Карла, – но не равнодушным; твердым, но не жестоким; тебя научили терпеть собственную боль, но чужая все еще может вывести тебя из равновесия. Ты умен, но сдержан и не чванлив; от природы ты щедро наделен умением нравиться людям и подчинять их своей воле, но почему-то не пользуешься этим даром в полную силу…