После того как занавес опустился, дети из драматического кружка выбежали на поклоны, а их преподавательница, Грейс Кэмпбелл, поблагодарила городской совет за поддержку, которую он оказывает даже в такие трудные дни. Затем наступил черед артистов из Нью-Йорка. В костюмах они преобразились до неузнаваемости. Джеймс в образе хулигана декламировал Шекспира. Эбби в белоснежном голливудском наряде играла Эмили Дикинсон — она воспользовалась рассказом Ханны. Стэн и Джеймс разыграли комическую сценку, посвященную Джонни Яблочное семя. Люди взвыли, когда Джонни вырастил дерево из камня. Затем на сцену вышла Шарлотта. Она прочитала монолог от лица одной из основательниц города, причем с испанским акцентом, что было сделано с явным расчетом на то, чтобы от монолога перейти к танцу. Она танцевала танго в паре с Джеймсом. Играла Шарлотта весьма посредственно, а вот танцевала превосходно. Изящно, эротично, самозабвенно. Музыка из проигрывателя плыла над лугом, к танцу присоединялись новые пары, а сумерки становились все синей и гуще. Трудно было провести грань между представлением и реальностью. Люди ненадолго забыли о своей жизни, вообразили, что они в Испании под звездным небом. Среди деревьев, в уплотняющихся сумерках Ханна чувствовала себя завороженной и околдованной.

Когда представление закончилось, она подождала, пока толпа разойдется, и направилась за сцену. Там она застала только Грейс Кэмпбелл, которая укладывала костюмы. Поняв, что Шарлотта с компанией уже ушла, Ханна не смогла скрыть огорчения на своем лице.

— Если ты ищешь актеров, то они только что ушли, — сказала Грейс. — Я предупреждала их, что в Угорьной реке ночью лучше не купаться, но они слушать не захотели. Так что они пошли на реку.

Ханна тоже пошла к реке. В конце концов, ее ведь пригласили. Она скинула сандалии и несла их в руке. Босиком идти было легче. Чуть погодя она услышала голоса. Всматриваясь в темноту, Ханна видела, как актеры раздеваются — они до сих пор не сняли театральных костюмов и выглядели будто инопланетяне.

— Слава богу, все закончилось, — услышала Ханна голос Джеймса.

— Мелкий городок и мелкие людишки, — промурлыкала Шарлотта, снимая черное атласное платье.

Мужчины прыгнули в воду, вскрикивая от холода.

— Пресвятая Дева Мария! — закричал Джеймс Скотт. — Вода просто ледяная!

— А ты будешь скучать по своей подружке? — спросила Эбби у Шарлотты.

— Я тебя не понимаю, — ответила Шарлотта. Она стояла по колено в воде.

Эбби подошла к ней и встала рядом.

— Не пытайся меня обмануть, — сказала она. — Я тебя насквозь вижу.

— Ну, хорошо, она не такая уж мелкая, — ответила Шарлотта. — Даже выше меня.

Женщины рассмеялись и зашли глубже в реку. Размахивая руками, хлопая по своим обнаженным телам, они пытались отогнать москитов и комаров, потом бросились в воду.

Ханна стояла в темноте среди высокой травы, и ей казалось, что сердце вот-вот вырвется из груди. Что будет, если она тоже бросится в воду? Подплывет к Шарлотте, сожмет ее изо всех сил, так что из той дух выйдет вон? Не успев больше ни о чем подумать, Ханна краем глаза заметила у кромки берега голубое пятно. Эта была маленькая девочка, она шла к воде. Еще шаг, и она исчезла, вода поглотила ее.

Ханна рванулась в ту сторону. Место было опасное, люди тут часто оступались, и течение подхватывало их. Но Ханна, слава богу, прекрасно плавает. Она нырнула, стала осматриваться вокруг, выискивая девочку, но под водой никого не было. Голубое платье Ханны надулось, как шар, когда она, дрожа, всплыла наверх. Только теперь она поняла, что произошло. Она повстречалась с призраком, и это переживание столь личное, что им ни с кем нельзя поделиться. До Ханны доносились голоса актеров, они шутили и смеялись, но Ханна не разбирала слов. Она не сомневалась, что ей явилось Привидение, та самая девочка, которая утонула много лет назад.

Осенью возвращалась домой Азурина, и Ханна поехала в Олбани на вокзал, чтобы встретить сестру. Азурина долго отсутствовала и вернулась не одна. Ханна так обрадовалась, что у нее подкосились колени, когда она увидела рядом с Азуриной маленькую девочку. Азурина призналась: она скажет всем, что во Франции вышла замуж, но отец ребенка погиб в бою. На самом же деле она понятия не имеет, кто отец ребенка. У нее была одновременно дюжина любовников, если не больше, но теперь с любовью покончено. Ханна рассмеялась и сказала, что у нее тоже покончено. Любовь — занятие для дураков и фантазеров. На том они и порешили.

Сестры радовались тому, что они снова вместе. Между ними были те непринужденные отношения, когда для понимания не нужно говорить. Пока позволяла погода, они ели на веранде, любуясь горой Хайтоп. Они выносили стол и стулья на улицу. Обеды продолжались по часу, потому что дни стояли чудесные даже после того, как листья на кленах пожелтели. Малышка Кэт с каждым днем становилась все милей. Рыжие волосики торчали в разные стороны и отливали на солнце.

— Чего мы ей пожелаем в жизни? — спросила Азурина, глядя вслед неуверенным шагам Кэт, готовая, как и сестра, в любой миг броситься к ней, чтобы подхватить.

Ханна хотела ответить — настоящей любви, но подумала, что одной любви недостаточно.

— У нее есть мы, — сказала она. — А там посмотрим.

Сестры собрали последний урожай помидоров. Собрали этим утром, сразу после завтрака, босиком ползая по саду и соревнуясь — кто больше. Когда Кэт приковыляла обратно к столу, они дали ей откусить помидор, хотя люди говорят, что детей лучше кормить простой пищей. Но как подсказывал сестрам личный опыт, на свете нет ничего простого.

Он родился не в Беркшире и вообще не в Массачусетсе. Он не знал, где он родился и кто его родители. Он жил со своей теткой в Олбани, возле железной дороги, но не собирался провести там всю жизнь. Он верил, что за пределами Олбани его что-то ждет. Он решил, что не упустит своего будущего, каким бы оно ни было, когда бы оно ни наступило. Он был готов отправиться на его поиски куда угодно. Он думал — может, его кто-то заколдовал? Он был бесконечно уродлив, так уродлив, что не мог смотреться в зеркало. Он всегда знал, что уродлив. Люди часто ему это повторяли, и он, хотя избегал зеркал, однажды краем глаза взглянув на себя, пришел к выводу, что они правы. Он не удивлялся тому, как люди воспринимали его. Они бежали от него прочь, и он их не обвинял. Если бы мог, он бы и сам убежал от себя как можно дальше. Черты его лица не были подогнаны друг к другу, бесформенные, словно расплющенные губы, нос, уши — они производили такое впечатление, будто доктор при его рождении по ошибке пытался запихнуть его обратно, в то место, которое он стремился покинуть. Плечи у него были широкие, руки мускулистые, но спина кривая, с проступающим горбом. Черные глаза были, однако, прекрасны. Но люди этого не замечали. Они никогда не смотрели ему в глаза. Они не успевали взглянуть ему в глаза, потому что спешили убежать.

Он всегда прятался. В школе не показывал, что умен. Всегда садился в самый конец класса и отворачивал лицо. Он был слишком рослый для своих лет, с большими руками, ногами, ступнями. В возрасте десяти лет он был ростом как взрослый мужчина. Спина нависала над плечами. Собственно, он потому и горбился, что хотел спрятаться. Когда он был помладше, мальчишки в школе заставляли его ложиться на пол и лазали по нему. Говорили, что он гора. Они били его. Он лежал тихо и не сопротивлялся. Он без труда мог бы раскидать обидчиков в разные стороны, но это было чуждо его природе. Он и вправду чувствовал себя горой — большой, одинокий.