— Ты чего так поздно?

Он так и подскочил, чуть не заорав от ужаса. Симеон воскрес!

— Так ты не умер? — вырвался у него глупейший вопрос.

— А ты на это рассчитывал? — засмеялся Симеон.

Глаза его лихорадочно блестели. В них снова горел огонь разума.

— Мне уменьшили дозу морфина, — объяснил Симеон. — И, думаю, прекращают химиотерапию.

Накануне вечером, вскоре после ухода Барта, Жоффре и Мойвуазен решили закончить курс химиотерапии. Теперь из капельницы поступали только питательные вещества и обезболивающее.

— Принес последние конспекты? — спросил Симеон.

Барт помотал головой, совершенно ошалелый.

— Какое там. Я же тебя уже похоронил.

Ему даже обрадоваться как-то не удавалось. Для этого надо было отмотать обратно ход событий, а его занесло уже так далеко, что он не мог так сразу вернуться. Позади него открылась дверь. Вошла санитарка Мария.

— А кто у нас сейчас попьет чего-то вкусненького? — жизнерадостно воскликнула она. — И с бисквитиком!

Она принесла липовый отвар и два бисквита. Барт уставился на поднос, как будто ничего более фантастического в жизни не видел.

— И он все это съест? — ужаснулся он.

Когда Симеон поднес ко рту первый бисквит, Барт закричал:

— Куда так много сразу! Половинку, не больше…

Но Симеон съел весь бисквит, а потом и второй, и глаза его смеялись. Барт, немного успокоившись, сел.

— Посплю немного, — сказал Симеон, устало отодвигая поднос.

Теперь Барт сидел и считал минуты… четверть часа… еще четверть часа… Он ждал, что вот-вот Симеон проснется со стоном, свесится над судном в приступе рвоты, плача от изнеможения. Но нет, мальчик спал. Барт, как накануне, присел к нему на кровать. Взял за руку. Рука была теплая, даже слишком теплая. У Симеона был жар. Дверь снова открылась и вошел Жоффре.

— У него жар, — вскочив с кровати, сообщил Барт.

Жоффре нахмурился и потрогал лоб Симеона.

— Ну вот, уж слишком все было хорошо, — буркнул он, ни к кому не обращаясь.

И, не вдаваясь в объяснения, вышел. Прижавшись к стене, Барт безмолвно следил за снующими в палату и из палаты сестрой, врачом, санитаркой. Термометр: 39,5. Анализ крови. Анализ мочи. Замена капельницы. Антибиотики. Про Барта все забыли, сумерки снова окутали больничный сад. Верить… Не верить… Снова верить… Снова не верить… Что за адская карусель! В душе у Барта назревал бунт. Остановить эту карусель! Пусть все это прекратится! По какому праву они мучают Симеона?

— Выйдите, пожалуйста, — профессиональным тоном сказала Эвелина.

В коридоре Барт увидел родителей маленького Филиппа — они плакали, обнявшись. Бунт истошно кричал в нем. Да бросьте же кто-нибудь бомбу на все это! Чтобы раз навсегда покончить со всей этой жизнью! По лестнице кто-то поднимался — халат нараспашку, руки в карманах. Мойвуазен. Барту хотелось обрушиться на него с проклятиями. Никола, заметив его, улыбнулся:

— Ну как, ведь лучше?

— Что-о? — задохнулся Барт, словно его ударили под ложечку.

— Симеон… Вы что, не заметили? — удивился Никола. — Мы прекратили химиотерапию. Лечение прошло успешно. Последние анализы дали прекрасные результаты.

— Да у него за тридцать девять! — заорал Барт. — С одним покончили, другое вылазит! Дерьмо вся ваша медицина!

— Жоффре мне сообщил, — сухо ответил Мойвуазен. — По всей вероятности, это инфекция мочевыводящих путей. Мы, знаете ли, и не с таким справлялись.

Они провели Симеона на волосок от смерти. Мойвуазен из-за него ночей не спал. И все ради того, чтобы выслушивать упреки от этого идиота. Профессор глубже засунул руки в карманы и пошел прочь, сердитый как никогда.

Горизонт прояснялся.

— На этот раз решение было правильным, — торжествовал Жоффре.

В этот час врачи обменивались мнениями и подводили итоги. Мойвуазен хранил молчание. Он вспоминал пережитые дни и ночи. Это было глупо. Нельзя ломать себе жизнь из-за каждого больного, у которого случились осложнения.

— Температура спала окончательно? — спросил он.

— Сегодня утром — 37,1. Все в норме.

— Переливание?

— Нет необходимости. Лейкоциты восстановились. Остается анемия. Но он уже может есть.

Симеона больше не тошнило и не рвало. Тошноту вызывала не лейкемия, а химиотерапия. Барт смотрел и не мог насмотреться, как брат гуляет по коридору, толкая перед собой штатив с капельницей. Он приходил пораньше, чтобы посмотреть, как Симеон обедает. Задерживался попозже, чтобы увидеть, как он ужинает. Он никак не мог насытиться этим зрелищем: как его брат ест.

Через три дня после окончания химиотерапии Мойвуазен вошел в 117-ю палату. Барт вскочил так поспешно, словно его укололи в зад. Он не видел Никола с тех пор, как наорал на него на лестнице.

— Я… я прошу прощения за то, что случилось, — пролепетал он, заливаясь краской.

Мойвуазен кивнул в знак того, что все забыто. Он подошел к штативу, на котором еще висел мешок с прозрачной жидкостью. Встряхнул почти опустевшую емкость и наклонился к Симеону. Очень осторожно он отлепил пластырь, удерживавший трубочку. Потом еще более осторожным движением выдернул иглу.

— Все.

Врач и пациент пристально смотрели друг другу в глаза.

— Как насчет того, чтобы выйти отсюда в понедельник? — спросил Никола.

— Выйти… из клиники? — недоверчиво переспросил Симеон.

— А ты что, решил весь век сидеть у нас на шее? — притворно-ворчливо отозвался Никола.

Барт подошел ближе, сдвинул брови и скрестил руки на груди. Профессор искоса глянул на него.

— Куда он отправится? — спросил он о Симеоне.

— В свою крысиную нору, в Фоли-как-его-там.

Барт поскорее засмеялся, показывая, что пошутил.

— Ко мне, — сказал он просто.

Мойвуазен согласно кивнул. Тут пришла Эвелина навести порядок в палате, и Никола с Бартом вышли.

— Я хотел вас спросить…

Барт поймал Мойвуазена за рукав халата. Никола посмотрел на его руку, и Барт отдернул ее, словно обжегшись.

— Симеон выздоровел?

— Мы добились полной ремиссии.

Барт невольно снова коснулся локтя Мойвуазена. Чтобы не дать ему увильнуть.

— Бросьте этот ваш жаргон. Что это значит — ремиссия?