Но я ее не выпустил.

Правда, от первоначального плана остались одни охвостья (предполагалось, что я красивым ударом ноги распахну дверь, швырну на пол ведро и одновременно чиркну зажигалкой — как говорится, все в бензине, один я в белой рубашке). Вместо этого в бензине оказалась вся компания, включая меня, причем я в самый решительный момент отнюдь не возвышался на пороге с грозно горящим фитилем в карающей деснице, а наоборот, стоял на карачках посреди комнаты в довольно невыгодной и уязвимой позиции. Единственным моим преимуществом было то, что я не выпустил из руки зажигалку — но это же составляло и главную опасность. Кругом, не только на полу, но и на моей одежде, был бензин, и от малейшей искры мы все имели шанс запылать одним большим факелом.

Чиркнув кремнем, я мог овладеть ситуацией. А мог и взлететь на воздух. На размышления оставалось так мало времени, что это и размышлениями назвать было грешно. Скорее, речь шла об инстинктах. Эти инстинкты сказали мне, что если я немедленно чего-нибудь не предприму, то моя жизнь в любом случае не будет стоить ломаного гроша. Я нажал на клавишу и тонкое жало огня с шипением вырвалось наружу.

Все замерли. Но первым, обнаружив, что немедленное аутодафе откладывается, шевельнулся я. Конечно, мне следовало бы подняться во весь рост, расправить грудь и зычно гаркнуть на эту шайку, сразу дав понять, кто здесь главный. Как в хорошем американском кино. Но вместо этого я смог лишь совсем не по-геройски отползти на локтях и коленках к выходу и только там с трудом поднялся на дрожащие ноги. Впрочем, шайка, похоже, и при таком развитии событий сумела определить, кто хозяин положения: ни один не посмел шелохнуться. Если спросить меня сейчас, что за лица у них были в тот момент, ответить не смогу. Я видел только три пары направленных на меня глаз. Но и этого было достаточно. Начиналось самое интересное.

Много лет назад я поклялся не убивать больше людей и с тех пор сделал из этого правила всего одно исключение. Но они, конечно, этого ведать не могли. А я должен был сделать так, чтоб им и в голову такое прийти не могло. Вытащив приготовленный скотч, я через всю комнату кинул его в руки своему потливому знакомцу, который так и сидел задницей в луже бензина, и грозно прорычал:

— Встать!

Он помедлил всего секунду, но я-то знал, что, когда блефуешь, самое опасное — упустить инициативу. И резко поднес руку с горящим фитилем к залитому бензином полу. Убивать мне никого не приходилось уже давно, но вот так с тем или иным оружием блефовать — случалось. Профессия такая. И каждый раз мысль о том, что будет, если блеф не пройдет, я, как злую собаку, загоняю в дальний угол сознания, подпирая дверь поленом и хорошо понимая всю непрочность этой шаткой конструкции.

Но и на этот раз пронесло. Здоровяк вскочил на ноги с готовностью, свидетельствующей о том, что Станиславский на его месте сказал бы: «Верю!» После чего, развивая успех и недвусмысленно угрожая близостью горящей зажигалки к разлитой по полу жидкости, я отдал ряд простых и понятных приказаний, в результате исполнения которых вся троица очень скоро оказалась крепко замотанной липкой лентой по рукам и ногам.

Первых двух связывал под моим контролем и руководством битюг в защитной куртке, у которого запах пота не смог перешибить даже бензиновый аромат, а уж его я стреножил лично, предварительно вырубив с помощью у него же отобранного баллончика нервно-паралитического газа. Так что, по крайней мере, в этом отношении можно было считать, что мы квиты. Подумав, я на всякий случай дал нюхнуть этой гадости и остальным, не без некоторого, сознаюсь, злорадства успокоив, что, по моим сведениям, эта дрянь надолго не вырубает.

Обшарив после этого их карманы, я выгреб кое-какие документы, удостоверяющие их личности. Судя по бумагам, все трое являлись, так сказать, красными командирами: соответственно майором, капитаном и прапорщиком спецназа внутренних войск. Понятно, ребятки таким образом «халтурят». Что ж, в наше трудное время каждый продает, что имеет... Кроме баллончика личный обыск обнаружил при них также один боевой пистолет «ТТ» с семью патронами, один газовый «браунинг», два выкидных ножа и резиновый шланг, залитый изнутри свинцом, — сильная штука в рукопашной. Вместе со всем этим арсеналом я перебрался обратно к Фиклину и для начала отлепил скотч, закрывающий ему рот. Его немедленно вырвало.

— Гне негем дышать! У геня гаймогит! — завопил он, едва утихли спазмы.

— А геморроя нет? — язвительно поинтересовался я в расчете на отрицательный ответ немедленно заявить: «Сейчас будет!» Я не собирался с ним церемониться и вполне сознательно сразу взял агрессивный тон, но совершенно неожиданно услышал:

— Есдь! Есдь гемогой! Я пожилой чеговег! И очень бог-ной! Я мог умегеть!

— Для цивилизации потеря была бы не слишком велика, — заметил я. — К тому же, еще не все потеряно.

Глаза у него от страха чуть не вывалились из орбит:

— Шго вы игеете в гиду? — жалобно проныл он, а я, отметив, что со мной снова перешли на «вы», безжалостно сообщил:

— То, что у тебя единственный шанс выжить — это оказаться мне полезным. Хоть в чем-нибудь.

Весьма торжественно и грозно заявив это, я сам призадумался: а чем, собственно, этот мешок с дерьмом может мне быть полезен? И пришел к выводу, что, пожалуй, в нынешней ситуации, ничего, кроме, разве что, удовлетворения моего любопытства он мне дать не способен. Ноги после всех недавних упражнений не слишком хорошо держали меня, поэтому я не без удовольствия опустился на стул рядом с распростертым на полу Фиклиным и сказал:

— Давай теперь рассказывай, зачем тебе так нужна эта пленка?

— Моя жена мне изменила... — заныл он.

С удовлетворением отметив, что он, кажется, наконец продышался и перестал гундосить, я устало прервал его:

— Ну, хватит, Отелло, про жену я уже слышал. Очень спать хочется, поэтому быстро кончай эту канитель. Или говори все, как есть, или я сейчас кое-куда звякну, приедут из РУОПа, и будешь рассказывать про жену им. За похищение людей, знаешь ли, прямо отдельная статья в кодексе.

Но то ли моя угроза не возымела надлежащего действия, то ли широкопрофильный брокер еще не вполне оправился от шока, пережитого в связи с неожиданными переменами в своем положении, и к нему не вернулась способность трезво оценивать обстановку, но он, глядя на меня бегающими глазами, опять завел свое:

— Он мой партнер, а она... будучи законной секретаршей... то есть, конечно, супругой... но на зарплате... в курсе всех дел... коммерческая тайна...

Тогда я решил изменить тактику. Взял со стола паяльную лампу, тряхнув ее, определил, что бензин на дне остался, и принялся, уперев неподвижный взгляд в лицо Фиклину, методично накачивать помпу. Это, кажется, подействовало. Глаза у него расширились, перестали бегать и следили теперь за каждым моим движением с нарастающим ужасом.

Но мне, честно говоря, это все вдруг наскучило, следовало констатировать, что ночь почти прошла самым бессмысленным образом. Манипуляции с лампой были, разумеется, таким же блефом, как и обещание вызвать милицию: без крайней необходимости ввязывать в свои дела официальные органы частному сыщику ни к чему. Я и впрямь чувствовал себя разбитым, причем не только в физическом плане, да и кураж, еще несколько минут назад подвигавший меня на немыслимые подвиги, подостыл. К тому же, пораздумав, я пришел к выводу, что все тайны объясняются, как обычно, проще простого: наверняка речь идет об элементарном шантаже. В этом свете пленка действительно может стоить дорогого — во всяком случае, для любителя майских устриц, ради которого мне пришлось ползать по мокрым загаженным крышам. Правда, когда я, чтобы не терять больше времени на наводящие вопросы, прямым текстом поделился с Фиклиным этими соображениями, он только жалобно застонал: