Тем временем в Амьене начались поиски виноватых. Вину возлагали на злонамеренных советников, продажных чиновников, на погоду, ссылались даже на гнев всемогущего бога, но, как и всегда, проще было винить иностранцев. Всех генуэзских арбалетчиков объявили предателями, их следовало найти и убить, многих и прикончили, прежде чем выяснилось, что арбалетчиков с успехом можно использовать в другом месте. Филиппу пришлось отменить собственный приказ. В любом веке военачальник, не способный признавать ошибки, обречен их повторять, а французы отказались посмотреть правде в глаза и не признали, что их способ ведения войны устарел, что, в отличие от них, противник пользуется скорострельным оружием, а в составе его войск имеется профессионально обученная пехота. Казалось немыслимым, что благородные французские рыцари могут потерпеть поражение от простых лучников – gens de nulle valeur, людей ничтожных, как назвал их один французский хронист. Отказ англичан выкупить пленных благородным не назовешь, поведение же валлийцев, бросавших своих раненых, не поддается никакому определению.

29 августа английская армия снова выступила в поход, сжигая и грабя все на своем пути. Земли вокруг Эсдана, Сен-Жос и Этапля англичане обратили в груды дымящегося мусора, однако территории, выглядевшие достаточно укрепленными, войска предусмотрительно обходили стороной. Перед командованием встал вопрос: что дальше? Несмотря на захват Кана и блистательную победу под Креси, отпразднованную с большим размахом, добиться чего-то еще хоть сколько-нибудь значительного не получалось. Эдуард утверждал, что во Францию пришел заявить свои законные права, однако французские войска довольно быстро вернулись на земли, через которые прошла английская конница, осуществившая грабительский конный рейд. Нормандцы, принявшие сторону Эдуарда, включая гарнизон Кана, были окружены и уничтожены. Английской армии требовалось конкретное и неоспоримое преимущество – то, что можно предъявить как окончательную военную победу, то есть необходимо было взять город, не являвшийся частью английских земель во Франции. Эдуард пожелал захватить Кале и навечно присоединить к английской короне.

Население Кале составляло примерно 8000 человек. Этот ближайший к Англии французский порт не имел особого коммерческого значения. Гавань была небольшой, склонной к заиливанию, а потому сообщение между Англией и Европой осуществлялось через Виссан или Булонь, бухты которых с навигационной точки зрения были намного удобнее. При всем этом в течение многих лет Кале был бичом английской торговли, так как городок, по сути, являлся пиратским гнездом. Хотя французы смотрели на Кале как на второстепенный торговый город, но все же не забывали, что находится он у границы с Фландрией, а стало быть, играет оборонительную роль, поскольку сдерживает нашествия фламандцев. В Кале стоял хорошо обученный гарнизон, и запасов провизии в городе хватало, чтобы выдержать длительную осаду. Пройдя через Невшатель и Виссан, англичане 3 сентября добрались до Сангатта и оттуда с возвышенности разглядели свою цель.

Вряд ли Эдуард думал совершить здесь coup de main[43], поскольку расположение Кале прекрасно отвечало оборонительной задаче. На севере его защищали гавань и открытое море, с западной стороны протекала река Ам с единственным мостом; с востока и запада город окружала заболоченная местность, пересеченная ручьями и речками, которые к тому же постоянно меняли русло. Кроме этих природных защитников имелись и надежные каменные стены, а на западной оконечности городского предместья высился замок с собственной системой крепостных стен, башен и рвов. Англичане даже не пробовали штурмовать стены, а приготовились к долгой осаде. Это была обычная практика, поскольку до изобретения эффективных орудий почти никто не брал штурмом средневековый замок или укрепленный город. Обыкновенно рассчитывали взять противника измором, надеялись на эпидемии или на предательство, вынуждавшее к капитуляции. Осажденный командир шел с противником на мировую и сдавал свою крепость. Если же замок или крепость все-таки брали штурмом, то делали это тремя способами: перелезали через стены, проламывали их или делали подкоп.

Через стены перелезали с помощью осадных башен, штурмовых лестниц либо пользовались тем и другим. Башня представляла собой трех– или четырехъярусную конструкцию, передвигавшуюся на колесах или катках. Ее подкатывали вместе с лучниками вплотную к крепостной стене, и с верхнего этажа конструкции солдаты спрыгивали прямо на стену. Это была старая военная хитрость – римляне часто пользовались осадными башнями, однако на то, чтобы построить их и установить, требовалось немало времени и труда. На башню набивалось много народа, деревянная конструкция становилась очень тяжелой, следовательно, для нее нужно было выровнять землю и построить дорогу. Скрыть все эти приготовления от защитников было невозможно, и осажденные пытались поджечь башню – швыряли на нее горящую солому, предварительно вымоченную в смоле, – а сами взбирались на стены, упреждая противника. Осадные башни все еще находились в стадии разработки и редко использовались[44]. Гораздо легче было изготовить штурмовые лестницы и припрятать до последнего момента, но и в этом случае нужны были меткие лучники, которые могли сбить защитников со стен, а тем, кто поднимался первым, выжить удавалось редко.

Чтобы проникнуть в город через стены, нужно было проломить в них брешь; делали это с помощью тарана или бурава. На то и другое необходимо очень много времени, к тому же на солдат всегда могли свалиться обломки стены и зажигательные ядра, которые сбрасывали сверху защитники города. Для подкопа требовалась помощь саперов. Саперы не рыли туннель и не выныривали из него внутри города подобно демонам из старинной пантомимы, а пытались обрушить стены. Команда саперов подкапывалась под стену, одновременно укрепляя потолок деревянными опорами[45]. Образовавшийся коридор выстилали горючими материалами (туши жирных свиней годились для этого лучше всего) и поджигали. Как только деревянные опоры начинали гореть, потолок обрушивался.

Для обстрела стен осаждаемого города использовалось множество механизмов. С помощью мангонеля использовали энергию закрученных веревок. Лучше всего этой цели служили человеческие волосы: к концу бревна крепили веревку, потом отпускали, и бревно, распрямляясь, выстреливало камнем или зажигательным ядром. Спрингальд, мало чем отличавшийся от римской баллисты, представлял собой гигантский арбалет, но скорострельностью, как и его маленькая ручная предшественница, не отличался и был эффективен лишь при массовом использовании. Требюшет приводился в действие противовесом, мог перебрасывать через стену по-настоящему большие камни. Утверждали, что мангонель мог зашвыривать в города дохлых лошадей. Фруассар рассказывает фантастическую историю, будто в 1345 году в Аквитании французы в деревушке Оберош захватили в плен английского парламентера, посадили его в метательную машину и вернули в замок, где он и приземлился, скорее мертвый, чем живой. У Эдуарда в его осадной артиллерии, возможно, была какая-нибудь допотопная пушка, есть свидетельство, что в битве при Креси использовали три таких орудия. Существующие описания довольно невнятны: возможно, пушки стреляли каменными ядрами или большими стрелами, но поскольку секрет управления пушками был еще неизвестен и не имелось четкой технологии производства пороха, то скорее всего толку от этих орудий было мало. Пушки, должно быть, только пугали лошадей и представляли опасность не для противника, а для самих канониров. Если они и существовали, то в осаде Кале вряд ли сыграли большую роль.