Спустившись по лестнице, я прошел в обеденный зал, где были выставлены разнообразные сыры и хлеба, окруженные всевозможными джемами и цукатами. Аппетита у меня не было, но я знал, что для поддержания сил должен поесть. Я взял два куска сыра – один мягкий, с коркой, густо усыпанной перцем, другой твердый и бледный, и свежую булочку. В это время в зал вошел портье гостиницы с озабоченным выражением на добродушном лице.

– Ах, мистер Джеффрис, – обратился он ко мне. Благодаря люксембургскому акценту это обычное имя прозвучало экзотически. – Надеюсь, с вами не случилось никакой неприятности?

– Не хотелось бы признаваться, но случилось, – ответил я, решив не пытаться утаить вчерашние события. – На меня напали грабители.

Добряк перекрестился и посмотрел на меня с еще большим волнением.

– Вы, конечно, сообщили об этом властям?

– Я хочу уехать сегодня, – сказал я, пожав плечами, – а этим мерзавцам не удалось ничем поживиться у меня, мы лишь обменялись несколькими синяками. Так что я решил никого не беспокоить.

– Это ужасно! – воскликнул портье, сложив руки перед грудью, как в церкви.

– Вы совершенно правы, – согласился я. – Хуже всего то, что эти проходимцы испортили мне одежду: и пальто, и жилет, и сорочку. – С опозданием заметив, что мой собеседник совершенно ошеломлен, я поспешил поднять расположение его духа: – Они успели пару раз удачно стукнуть меня, прежде чем я смог удрать.

– Но это никуда не годится! – заявил портье, склонившись надо мной. – В нашей маленькой стране с вами случилось такое безобразие! – Он понизил голос. – Если вы отдадите мне ваш старый сюртук, я, пожалуй, смогу найти ему применение. Кстати, – с оживлением в голосе продолжил он, – в кладовой гостиницы хранится много одежды, забытой в разное время постояльцами. Вы могли бы выбрать там что-нибудь подходящее для себя. Я мог бы предложить вам и сорочку, но мне кажется, что вы предпочли бы приобрести новую. – Он широко и доброжелательно улыбнулся.

– Вы очень добры, – промямлил я, стараясь скрыть сомнение в искренности его душевного порыва.

Трудно было поверить в то, что в небольшой гостинице без какой-нибудь цели несколько лет собирали забытую одежду, вместо того чтобы продать ее.

– Боюсь, что мне придется воспользоваться вашим любезным предложением.

– После завтрака выходите в вестибюль. Правда, если хозяин здесь, то я ничем не смогу помочь вам, но если его нет, а он собирался в Берлин, то рискну. – Портье продолжал любезно улыбаться. – Если, конечно, вы не попытаетесь злоупотребить нашим гостеприимством.

Не выходя из роли Августа Джеффриса, я лишь кивнул и сказал, что продолжу разговор после еды.

Портье направился было к выходу, но вдруг вернулся ко мне. Его осенила новая мысль.

– Не могу ли я сделать для вас еще что-нибудь? Я считаю, что, поскольку моя страна в некоторой степени виновна в понесенном вами ущербе, мне следует сделать все, чтобы развеять ваше дурное мнение о нас. – Он вздохнул, словно актер, пытающийся изобразить мудреца, погруженного в печальные раздумья.

Я же был не в состоянии понять, искренне говорит этот человек или с какой-то, пока не понятной мне целью изображает благородное негодование по поводу случившегося со мной.

– Я подумаю, – пообещал я и вернулся к еде.

Когда я покончил с трапезой, в моей голове созрело рискованное решение. Вынув из кармана свой отчет, я вложил его между страницами люксембургской газеты: свежие номера были разложены на каждом столике. Бумаги в сложенной газете казались на первый взгляд незаметными. Я отправился на поиски конверта и обнаружил его на стойке моего нового друга портье. Тот с готовностью согласился немедленно отправить пакет моему поверенному в Лондон.

– Он собирается вести дела в Европе и поэтому просил меня снабжать его газетами из тех мест, где мне доведется путешествовать, – пояснил я, надписывая адрес Джеймса. – Во сколько это обойдется? Я имею в виду отправить конверт в Лондон…

Портье жестом прервал меня.

– Не беспокойтесь о расходах, они совершенно пустяковые, уверяю вас. Считайте, что это государство Люксембург пытается, хоть в малой степени, возместить тот ущерб, который вы понесли, знакомясь с его достопримечательностями.

Еще какое-то мгновение я раздумывал, правильно ли я делаю, доверяясь этому человеку, но решил: поскольку всем известно, что Пайерсон Джеймс представляет мои интересы, то никто не усмотрит ни малейшей странности в том, что я пошлю ему газету с континента. Если мое вложение попадется на глаза не тому, кому следует, можно будет оправдаться тем, что я хотел скорее поведать юристу, какие неприятности мне пришлось пережить, чтобы оплатить пересмотр завещания. Довольный тем, что можно без большого риска послать отчет в Лондон, я кивнул портье и сказал:

– Если ваш хозяин будет недоволен, дайте знать моему солиситору; тот предпримет шаги, чтобы облегчить ваши затруднения.

– Осмелюсь заметить: по сравнению с тем, что случилось с вами, неприятности, которые могут грозить мне, – это сущие пустяки. – Взглянув в глубину вестибюля, он вынул большую связку ключей и предложил: – Позвольте показать вам дорогу.

– А что случилось у хозяина, почему он оставил гостиницу? – поинтересовался я только для того, чтобы хоть что-нибудь сказать.

– Печальная история, – ответил портье, тряхнув головой. – Два дня тому назад его вызвали к сестре: и она, и вся ее семья заболели тяжелой горячкой. Ему пришлось срочно уехать к ним. – Он на секунду умолк. – Должен признаться, что хозяин был очень зол, так как более неподходящего времени для отлучки трудно было выбрать. Но его сестра вдова, других родственников-мужчин нет, и без него просто нельзя было обойтись… – Он пожал плечами и открыл дверь. – Хозяин сказал, что вернется при первой же возможности.

– Надеюсь, его сестра быстро поправится, – механически произнес я.

– Дай Бог, сэр, – поддержал портье, распахнул дверь и отступил в сторону.

Я вошел, дождался, пока мой провожатый, чиркнув спичкой, зажжет большую лампу, поблагодарил и окинул взглядом два длинных ряда вешалок с одеждой. По ней можно было бы проследить развитие моды не менее чем за последние сорок лет. В голову внезапно пришла мысль, что Эдмунд Саттон был бы счастлив, заполучив хотя бы половину этих нарядов. Медленно двинувшись вдоль ближней вешалки с верхней одеждой, я в конце концов снял с нее два сюртука. У первого оказались слишком длинные рукава, второй сильно жал в плечах, а вот третий, рядом с ними, был словно специально сшит для меня. Он был сшит по моде примерно шестилетней давности из темно-коричневого тонкого сукна, широкий в боках, на немецкий манер, с отложным бархатным воротничком. Одежда была в прекрасном состоянии; если бы не некоторая старомодность, ее можно было бы принять за новую. Сюртук явно успели поносить совсем недолго, прежде чем он попал в эту кладовую. Благодаря свободному покрою одежда не беспокоила свежую рану и скрывала повязки. Портье помог мне облечься в новое платье.