– Верно. Ну и что?

– Так вот, сейчас действует принятый сразу после войны Закон о Возрождении. Он чем-то подобен старой инструкции, только временные рамки его действия перенесены на послевоенный период. Закон запрещает комментировать для инопланетян происходящее на Земле. А ты, извини, скорее тойланг, нежели человек.

– Принимаю.

– Наши власти, я думаю, не будут чинить тебе препятствий. Можешь посетить любые города на Земле, можешь смотреть наши новости, тебя даже пустят на территорию военных объектов. Но что на самом деле здесь происходит – извини, никто тебе не объяснит. Придется обождать до следующего Дня Кометы.

Гость ушел. Я сполоснул пиалы, подставил ладони струе горячего воздуха из сушки, вернулся в мастерскую.

На краях огромного стола в беспорядке громоздилось множество альбомов и книг. Большая часть из них была недавно переведенными на Язык переизданиями пяти-, шести– и семивековой давности. Было там среди прочих и «Ирландско-англосаксонское искусство книжной иллюминации» – то самое, которое навело Ресту-Влайю на первый пункт мирного договора между тойлангами и Сверхчеловечеством.

Попадались книги и на старых национальных языках. Благодаря превосходному кибертранслятору производства бывших «Объединенных Верфей» я не испытываю затруднений с переводом.

Кроме книг, на столе лежали батареи кисточек, деревянные коробочки с полуфабрикатами для приготовления различных красителей, ножички для зачистки перьев и специальных письменных палочек. Там же были и несколько переплетенных, но пустых пока пергаментных кодексов, как принято называть старинные рукописные книги.

В центре стола, накрытое стеклянным колпаком, лежало Личфилдское Евангелие.

Физически этот кодекс не имел ничего общего с оригинальным экземпляром, который был создан безымянным гением из числа нортумбрийских монахов в восьмом веке. Оригинал долгое время находился в библиотеке Личфилдского собора, в конце двадцать первого века был перевезен в подземные хранилища нового корпуса Британского музея, пролежал там еще шесть веков, а по условиям мирного договора был выдан владетелям пространства. Вместе с тысячами других бесценных манускриптов, с Келлской Книгой и Амиатинским Кодексом, с Бамбергским Апокалипсисом и Хлудовской Псалтырью тойлангский крейсер увез его на Эрруак. Там эти книги были сожжены в огромной печи из жаропрочного стекла перед толпами ликующих победителей. В других печах горели полотна старых голландских мастеров и плавились крылатые быки из Ниневии…

Мое Личфилдское Евангелие было изготовлено в Тегеранском скриптории, основанном не без моего участия восемнадцать лет назад. Мне предстоял долгий, кропотливый труд по сличению этого рукотворного шедевра с великолепной факсимильной копией, которая была сделана по архивным слайдам согласно Закону о Возрождении.

Сам я пока что не могу претендовать на высокое звание скриптора, не говоря уже об иллюминаторе. И, возможно, уже не успею освоить это сложнейшее искусство настолько, чтобы получить собственную лицензию, если угодно – Испытат. Это прерогатива молодых и талантливых.

Но одиннадцать лет назад я все-таки смог продемонстрировать компетентной комиссии Московской Академии Изящных Искусств (к слову, ровесницы Тегеранского скриптория) достаточный уровень познаний в палеографии и кодикологии, чтобы стать счастливым обладателем диплома эксперта. В прошлом месяце мы бурно отмечали с друзьями прием в основные фонды восстановленной Книги Катах, и вот теперь мне предстоит решать, будет ли этот список Личфилдского Евангелия переправлен вслед за Книгой Катах в тайные бункеры Антарктиды или пополнит огромные арсеналы выбракованных копий, которые можно использовать в учебных целях, но нельзя присовокупить к душе нашей культуры.

Но прежде чем приступить к экспертизе, мне требовалось войти в настроение. Я подозвал кибертранслятор, открыл русскую книгу «Искусство Раннего Средневековья» и, ткнув пальцем в заранее облюбованный абзац напротив цветной иллюстрации, потребовал:

– Читай.

«Но чемпионом в жанре ковровых листов следует признать, пожалуй, мастера Евангелия из Личфилда. Самобытная колористика листа, выполненного в невероятно изощренной технике, служит предметом восхищения со стороны искусствоведов. Геометрия узора продумана с немыслимой для периода становления англо-ирландской традиции тщательностью, а ее воплощение, вероятно, потребовало от художника не одной недели кропотливой работы.

Подобно визуальным иллюзиям Эшера, личфилдский ковровый лист подразумевает как бы два слоя восприятия: на первом слое зритель видит в первую очередь крест, окруженный калейдоскопическим узором, на втором – обнаруживает, что каждый из фрагментов узора является самостоятельной картинкой, состоящей вовсе не из абстрактных геометрических форм, но из переплетающихся, взаимопроникающих, мастерски выписанных фигур птиц, зверей, змей…»

Харьков – Тегеран – Харьков

1999, 2003 г.

В молодости Оскар Уайльд написал пьесу из жизни русских нигилистов, где действовали персонажи Царь Иван, Принц Петрович, Алексей Иванасьевич, Полковник Котемкин и Профессор Марфа. Конечно, если бы молодой Уайльд отнесся к своей задаче более добросовестно (например, пожил несколько лет в Санкт-Петербурге, изучил русский язык, читал русские книги), его образы России и русских не были бы столь комичны. Однако и совсем уж «русскими» они едва ли когда-нибудь сделались бы.

Когда я начинал писать фантастику, я не знал об этой пьесе Уайльда. Но смутно чувствовал: писать повести о чужих (и подчас чуждых) культурах невероятно сложно. На каждом шагу тебя подстерегает опасность попасть впросак, наводнить книгу «Алексеями Иванасьевичами». В этом отношении фантастика являет собой благодатную территорию. Она предоставляет писателю возможность создать собственный мир со своей культурой и распоряжаться в нем по-хозяйски, сосредоточиваясь при написании книги на самом важном – на героях, перипетиях сюжета, игре смыслов и драме чувств.

Мир, который я придумал, получил имя Сармонтазара. Позднее он дополнился Синим Алустралом и превратился в Круг Земель, но и я сам, и многие мои читатели со стажем чаще называем его по-прежнему Сармонтазарой – по восточной половине Круга Земель, где происходит действие большинства моих книг.

Сармонтазара вобрала в себя многое из того, что я любил в культурах наших, земных: возвышенную страстность европейского средневековья, элегантный трагизм дальневосточных культур и пестрые магические энергии культур Мезоамерики. В этом мире боролись и любили мои герои, очень похожие на современных людей в главном, но непохожие в остальном. Именно в этом мире, мире Сармонтазары, разворачивается действие повести «Ничего святого». Ключевыми для ее понимания являются несколько слов, смысл которых понятен каждому, в ком жива душа. Это – верность и преданность, низость и подлость, отмщение и любовь. История о суровом наказании за обман и предательство вложена в уста ариварэ– существа из иного метафизического измерения, волею случая ставшего вначале свидетелем одной человеческой драмы, а впоследствии и вершителем судеб ее участников. Каждую фразу этой повести я, не скупясь, оплатил опытом своей жизни, и работа над ней заняла почти полгода.