Вскрикнув, Дио опомнилась. Никого не было; только лунное небо светило над нею, такое далекое, такое близкое, как еще никогда. Черный ужас безумия находил на нее: вот-вот сойдет с ума, поверит, что Мать есть Гла.

И опять на страшных качелях качалась, то взлетала, то падала: «Придет – не придет! Придет – не придет!»

Вдруг сорвалась, упала в кромешную тьму: «Нет, никогда, никогда, никогда не придет!» Но и оттуда, из тьмы кромешной, возопила: «Приди!»

И Он пришел.

Крест зашевелился под нею, приподнялся. Кто-то развязывал веревки на теле ее. Еще не видела кто, не смела открыть глаза. Вдруг открыла, увидела, вскрикнула:

– Таму!

V

Очнулась в Тутиных носилках. Узнала их по иероглифам и росписи: солнечный шар бога Атона с простертыми лучами-руками, благословляющими царя Египта, Ахенатона.

Носилки стояли на земле. Зенра кутала тело ее в золотисто-желтый, с серебряными пчелками, покров. Таму, наклонившись над нею, что-то говорил. Долго не могла понять что; наконец, поняла. Спросила:

– Ты спас меня, Таму?

– Нет, не я, а Он.

– Да, Он, и ты с Ним. Как же ты это сделал?

– Именем царя Ахенатона упросили мы с Тутой царя Идомина, чтоб он отменил приговор.

– Царя Идомина? – удивилась она, подумала и покачала головой. – Царь этого сделать не мог. Никто не мог, кроме великой жрицы…

– Великая жрица скончалась, а другой еще не избрали. Царь своею властью мог…

– Нет, не мог. Отчего ты не все говоришь? Я хочу знать все.

– Узнаешь потом, а сейчас надо спешить. Тута ждет в гавани. Скорей на корабль, и в Египет!

– А ты? Что будет с тобой? – спросила она.

Он молчал. Она приподнялась, положила руки на плечи его, приблизила лицо к лицу, заглянула в глаза – и вдруг все поняла.

Знала устав Горы: человеческую жертву нельзя иначе спасти, как отдав за нее другую, – тело за тело, душу за душу. Но сделать это не может ни мать, ни отец, ни брат, ни сестра, ни супруг, ни супруга, а только чужой человек, любящий так, что готов умереть за любимого. Вольная жертва любви – выше всех человеческих жертв – приятное благоухание Господу.

– Таму, брат мой, я знаю все: ты за меня умираешь! – прошептала она, не сводя с него глаз.

– Да, за тебя и за Него, – ответил он просто. – Помнишь, как я проклинал Его, а ты мне сказала: «Скоро узнаешь, что любишь Его»? Ну вот и узнал.

– «Тому, кто сделал зло тебе, плати добром», – повторила она с тихим восторгом и ужасом.

– Нет, Дио, ты мне зла не сделала. Благословенны муки любви твоей! Не я тебе плачу добром за зло, а ты – мне. Помнишь, когда я тебе сказал, что убил Эойю, ты мне ответила: «Мы никогда не разлюбим друг друга». О, дай же мне, дай умереть за тебя и за Него!

Он плакал. Вдруг улыбнулся сквозь слезы:

– Я, купец, считать умею, знаю, где прибыль. Лучше мне умереть, чем жить: жизнь разлучила нас – смерть соединит.

– Не могу, не могу, не могу! – стонала она, ломая руки. – Если мне жить – тебя убить, я не могу жить, не хочу!

– Не хочешь? Звала Его: «Приди!», а когда пришел – не хочешь принять?.. Дио, сестра моя, возлюбленная, разве ты не слышишь, что Он здесь, между нами, сейчас? Не я тебе говорю, а Он: так надо, чтоб Он пришел!

Снова послышались крики толпы. Давеча, когда снимали жертву с креста, разъяренная Гла выбежала за святую ограду, закричала в толпу, что отнимают жертву у бога, и взбунтовала народ.

Начальник стражи подбежал к нубийцам-носильщикам:

– Скорее, скорее, люди! В гавань и на корабль! Здесь оставаться ей дольше нельзя ни минуты.

Подошла и мать Анаита к Таму:

– Сын мой, твой час пришел. Жертвы требует бог. Готов ли ты?

– Готов, – ответил Таму.

Нубийцы подняли носилки. Дио протянула руки к Таму. Он обнял ее, и она поцеловала его так, что потом, уже на костре, вспомнил он этот поцелуй и подумал:

«Да, за него умереть стоит!»

Быстро удалялись носилки. Таму смотрел им вслед, а когда потерял их из виду, обернулся к Анаите и сказал:

– Пойдем!

Она возложила на него снятый с Дио белый венок из шафранных цветов и повела его на костер.

Он увидел у ног своих крест. Снимая одежды, нащупал на груди корналиновую дощечку-талисман с надписью: «Аб вад», поцеловал его, прошептал:

– Отец есть любовь!

И лег на крест.

VI

Дио очнулась на корабле. Лежала в расписанной и раззолоченной, из сикоморового дерева, палубной рубке Тутанкамона. В брезжущем свете зари увидела на стенах ее ту же роспись, что в носилках: солнечный шар бога Атона, с лучами-руками, державшими пепельные крестики жизни, Анк, и благословлявшими царя Ахенатона. В мыслях, смутных, как бред, она соединяла эти крестики с тем крестом, на котором лежала давеча, а теперь на него лег Таму.

Из-за длинного мола Кносской гавани выплывали в море один за другим, как лебединая стая, шесть кораблей: три египетских, два критских – почетная стража посла – и один, нагруженный грузом железа, Таммузададов, – предсмертный дар его царю Египта за спасение Дио.

Паруса повисли от безветрия. Но разом подымались, разом опускались весла, влажно блестя на заре, как плавники морского чудовища, и корабли шли на них быстро, влача за собою две голубоватые складки по белизне моря, почти такой же, как небо, опалово-розовой. В розовом небе, солнечно-белая, теплилась звезда любви. Его-Ее звезда, Отрока-Девы, Адуна-Ма. Ида-гора еще синела внизу, ночная, дремучая, а вверху уже розовела, снежная.

На краю неба и моря вспыхнул рдяный уголь, закруглился кругом огненным, брызнули лучи восходящего солнца, и звезда любви в них умерла.

Утренний ветер наполнил паруса, и густо-лиловые волны звучно под килем корабля зашумели, запенились.

Энгур, сын Нурдагана, овечий пастух, чью плачевную песнь об умершем боге Таммузе слушала некогда Дио, плыл с нею на одном корабле. Зенра взяла его с собою в память Таму.

Он слышал от Зенры о смерти господина своего, но как будто не понял, остался бесчувственным: так выжил из ума.

Вдруг сторожевой корабельщик с подзорной вышки на мачте крикнул:

– Жертва горит!

И указал на клубы дыма, восходившие к небу с вершины холма над Кносской гаванью, где находился жертвенник. Все смотрели туда.

Посмотрел и Тута, сокрушенно вздохнул и подумал: «Бедный купец! Какой был умный человек, а погиб ни за что!» И благопристойно закрыл глаза рукою, как будто заплакал. Но скоро утешился, вспомнив, что этою смертью спасена плясунья Дио, жемчужина Царства Морей – чудесный дар царю Египта.