– Привезите нотариально заверенный документ, что согласны оплатить этот рейс, причём по штормовым расценкам. Я сейчас еду домой, всё равно в конторе делать нечего, так вы ваши обязательства передайте на вахту, завтра мы их рассмотрим.

В это время Лисицын (а он сидел в хотя и тёплой, но палатке на том же побережье) снова позвонил Сане К., и тот дал ему телефон представителя МЧС. А сам поехал составлять документ, который обязывал его оплатить рейс.

Лисицын связался с замначальника МЧС – тот ответил, что ничего не знает, погода нелётная, и вообще – он сейчас даст телефон человека, который больше в курсе, чем он. И дал телефон Саши К.! После чего свой телефон отключил.

Лисицын, офонаревший, позвонил Саше, который уже оформил все необходимые бумаги и сидел в дежурке МЧС, советуясь с тамошним младшим лейтенантом, что можно ещё сделать.

В конце концов стало понятно, что никакой вертолёт сегодня не вылетит даже за чемодан с баксами.

Должен сказать, что нам на нашем берегу, под лодкой это стало ясно намного раньше, чем товарищам в Магадане.

К. отправился в морской порт, встретился с капитаном танкера водоизмещением восемь тысяч тонн и уговорил его выйти в море, чтобы забрать нас спасательными ботами. Капитан сперва согласился, потом узнал, что волнение в море – до восьми метров.

И выходить в море отказался.

В этот момент Лисицын позвонил в дежурку МЧС – и ему… снова дали телефон Саши К.

Уже глухая ночь, психуют все участники истории, самые спокойные, наверное, – это мы, сидящие под лодкой на нагретом пожоге. Только волны осыпают наше убежище осколками припая.

Мы уже отогревались в основном лагере (спасибо нам самим и Лисицыну, возглавившему спасательную партию!), когда над лагерем загрохотал вертолёт.

Из вертолёта выскочили двое – один с медицинским чемоданчиком, другой с автоматом, – оба с буквами «МЧС» на серых милицейских мундирах:

– Ну что там у вас происходит?

Эпилог

Через день наши гости пришли в себя. Впечатления, которые они вынесли из этой поездки, стоили, с их точки зрения, всех трофеев, добытых группой остальных охотников.

– Наконец я почувствовал себя мужчиной. На Западе с осознанием этого чувства сейчас всё сложнее и сложнее, – сказал Даг, пожимая нам руки в аэропорту.

А я вспомнил звон льдинок, катящихся по дюралевому днищу перевёрнутой лодки.

И поёжился…

Мы живём в сложном, быстро меняющемся и почти непредсказуемом мире…

Я до сих пор не знаю, откуда он у нас появился. Подозреваю, что это была часть какой-то сложной бартерной сделки, в которой участвовали пятидесятикилограммовая бухта плетёного каната, триста литров бензина, две рыболовные сети с подвешенными наплавами и грузилами, редуктор от лодочного мотора «Вихрь», четыре энцефалитных костюма и объектив «Таир-3». Где-то в цепочке обмена этими чрезвычайно полезными вещами между тремя или четырьмя полевыми отрядами нашей комплексной экспедиции притаилась вакансия, занятая студентом Павликом.

Павлик был очень аккуратный молодой человек с небольшим опрятным рюкзачком и столь же небольшим чемоданчиком из искусственной кожи. Чемоданчик сам по себе был странен, но не очень (мой тогдашний начальник отряда, например, возил с собой пластиковый «дипломат» – для карт, ведомственных документов и денег). Очень удачное решение, кстати.

Насторожила нас в рюкзачке и чемоданчике их откровенная новизна. Ну и, кроме того, на борт судна парень явился в каких-то кожаных ботинках (замечу: дело было в начале восьмидесятых, кожаные нетуристические ботинки тогда выглядели на полевом человеке, как полосатые гетры в толпе разномастной джинсовки где-нибудь на московской остановке). Да и сам мальчик был совершенно не экспедиционного типа – большеглазый, с длинными хлопающими ресницами (девушки таких любят называть «зайчиками») и по-женски манерный.

Наш завлаб привёл его на борт шаркета капитана Василича за руку, сам поставил на палубу его вещи и, словно извиняясь, пробормотал: – Ну вот, это Павлик, я предупреждал о нём, он учится в ХПИ, оформился лаборантом, – и быстро-быстро дематериализовался с трапа.

Павлик только махнул раз-другой своими бабочками-ресницами – как не обнаружил возле себя ни чемоданчика, ни рюкзачка: кто-то из наших мгновенно убрал их под палубу, и Павлик остался на ней один-одинёшенек.

Нет, не совсем так.

Он спустился в кубрик, где ему предложили чаю.

– Пахнет, – резюмировал Павлик и поднялся наверх.

Катер отшвартовался и вышел из бухты Нагаева.

Первая неожиданность ждала нас при высадке.

– Здесь что, нужны сапоги? – проговорил Павлик, брезгливо наблюдая за тем, как волны лижут берег.

– Ну… В общем-то, да, – сказал начальник отряда Володя Большой. – А тебя что, не предупредили?

Павлик сделал предельно страдальческое лицо.

– Я думал, это злая шутка, – ответил он.

– Злая – что? – не поняли мы все втроём, поэтому произнесли эти слова хором.

– Люди очень любят зло шутить, – сказал Павлик совершенно серьёзно и захлюпал носом.

Сперва мы предположили, что он таки простудился на палубе. Потом поняли: парень плачет.

Володя Большой лично снёс его на берег.

Мы ставили лагерь.

При установке лагеря из трёх палаток (жилая, кухня и камералка) любые руки очень и очень к месту. Кроме того, опыт показывает, что четыре человека ставят лагерь вдвое быстрее трёх. Объяснение этому очень простое: группа разбивается на две пары, в то время как в комбинации из трёх человек последний обычно оказывается чуть-чуть не при делах.

В паре с Павликом палатку ставил я.

– Это что? – спросил он, когда я подтолкнул к нему ошкуренную лиственничную стойку.

– Как что? Палка. Она стоит вертикально, потом сверху кладётся конёк, ставим вторую такую же, поверх натягиваем палатку.

– Она не очень чистая, – осуждающе протянул Павлик. Но стойку взял. Правда, держал её на расстоянии вытянутой руки и отвернувшись. Наверное, с его точки зрения, она пахла. Я хотел предложить ему забивать колышки, но натолкнулся на преисполненный презрения к несовершенству мира взгляд и быстро остановился на том, что парню можно предлагать только что-нибудь подержать. Поднять с земли и поставить на землю что-либо правильно он уже был не в состоянии.

Вечером нас ждал скандал. Настоящий скандал, закончившийся здоровым мужским плачем.

– Вы что, все едите из одних мисок и пьёте из одних кружек? Я видел, Владимир их моет вместе в одном тазике! Это негигиенично!

– Твоё решение вопроса?

– У каждого должна быть своя посуда, и каждый моет её отдельно!