В свое время Михаил Булгаков написал роман «Бег» – о судьбах белой эмиграции. Прототипом генерала Хлудова в нем послужил генерал Слащев, имевший во время Гражданской красноречивое прозвище «Слащев-вешатель». После окончания войны большевики провели целую операцию, чтобы возвратить его в СССР – нет, не затем чтобы свести счеты, а решив, что вслед за ним станут возвращаться и другие эмигрировавшие белогвардейцы. Слащев действительно вернулся в Россию, никто его здесь не трогал, он спокойно преподавал себе на курсах усовершенствования комсостава «Выстрел» до тех пор, пока в 1929 году его не прикончил брат кого-то из повешенных им.

Впрочем, несмотря на громадный авторитет в офицерской среде, приобретением Слащев оказался весьма сомнительным. Не знаем, каким он был педагогом, но вне школы он учил курсантов тому, в чем им совершенствоваться было не обязательно, да и не нужно – сами умели…

Один из его коллег по курсам, С. Харламов, когда его чекисты спросили, велись ли у Слащева антисоветские разговоры, честно сказал, что обстановка там была совершенно неподходящая не только для контрреволюционных, но и вообще для каких бы то ни было разговоров.

«И сам Слащев, и его жена очень много пили. Кроме того, он был морфинист или кокаинист. Каждый, кто хотел выпить, знал, что надо идти к Слащеву. Выпивка была главной притягательной силой во всех попойках у Слащева. На меня не производило впечатления, что все вечеринки устраиваются с политической целью: уж больно много водки там выпивалось». Дошло до того, что командование курсов категорически запретило бывшему генералу приглашать к себе в гости слушателей – не потому, что «бывший», а чтобы не спаивал командиров.

…В начале 1924 года комиссия ЦК РКП(б) обследовала состояние Вооруженных сил и пришла в ужас. «Красной Армии как организованной, обученной, политически воспитанной и обеспеченной мобилизационными запасами силы у нас в настоящее время нет. В настоящем виде Красная Армия небоеспособна».

С этой армией надо было что-то делать, причем быстро.

Почему-то принято думать, что угроза войны возникла с приходом к власти Гитлера, а до того все было мирно. Да ничего подобного! С приходом к власти Гитлера она даже отчасти уменьшилась на какое-то время, поскольку европейское сообщество отвлеклось на новую Германию и на время отвело взоры от Советского Союза.

Гражданская война закончилась в 1921 году, к 1924-му страна кое-как оклемалась, начала армейскую реформу – и тут же разведка стала сообщать кремлевскому руководству об усилении агрессивных планов западных соседей СССР, в первую очередь Англии и Польши. Причем «наиболее вероятным противником» считалась именно последняя.

С Польшей Россия грызлась традиционно, тысячу лет, с переменным успехом: то мы их, то они нас. В 1920 году победили они, и Советская Россия лишилась значительных территорий. Из войны обе стороны вышли неудовлетворенными: советская – по причине поражения и территориальных потерь, польская – оттого, что не удалось захватить больше (им бы и Киев отнюдь не помешал).

В 1926 году в Польше пришел к власти матерый антисоветчик Пилсудский. После этого подготовка к войне уже как-то и не скрывалась. Не зря большинство политических переговоров 20-х годов между СССР и Германией вертелось вокруг системы совместной обороны против Польши.

Что же касается Англии, то виды британцев на лес, нефть и другие многочисленные богатства России нисколько не переменились. Ну, а повод к неудовольствию найти нетрудно – например, деятельность товарищей из Коминтерна (вот только не надо говорить, что британцы не занимались подобной работой везде, где, как они считали, присутствуют их интересы).

Весной 1927 года в Китае, стране, где наиболее резко схлестнулись советские и британские интересы, проходит серия антисоветских провокаций, инспирированных англичанами. Самой громкой из них стал обыск в советском консульстве в Пекине, но имели место и другие. В мае британская полиция совершила налет на советское торговое представительство в Лондоне, после чего последовал разрыв дипломатических отношений.

В СССР в ответ была объявлена «военная тревога». Советское правительство заявило, что англичане намерены развязать войну против Советского Союза – не сами, а силами сопредельных государств, что вполне в британском духе. Каждое из этих государств имело к СССР территориальные претензии. Польша зарилась на Украину, Финляндия на Карелию, румыны боялись, что придется возвращать Бессарабию, и т. д. Каждое из этих государств по отдельности было слабее СССР, но вместе они были сильнее. А когда 7 июня 1927 года в Варшаве был застрелен советский полпред, в воздухе явственно запахло порохом.

В 1927 году войны удалось избежать. Однако начавшийся в конце 20-х годов мировой экономический кризис вызывал еще большие опасения. Капиталистические государства вполне могли начать искать выход из кризиса на путях интервенции против СССР, чтобы решить свои экономические проблемы за наш счет. (Как известно, тогда это не удалось, зато было благополучно проделано в 90-е годы, на пороге нового кризиса, но уже без всякой интервенции.)

Само собой, в таких условиях и все антисоветски настроенные элементы внутри страны – а их было множество! – сразу подобрались. Ждали интервенции, которая снесет, наконец, ненавистную «хамскую» власть и, естественно, готовились встретить освободителей и по мере сил помочь им. Именно в 1927 году оппозиция, а также заговоры резко активизировались, и, в числе прочего, стали искать поддержку за рубежом.

Найти ее было нетрудно, тем более что за границей существовало множество «промежуточных» структур, охотно помогавших кому угодно в любых действиях против своей бывшей родины.

…В начале 1990-х годов у нас много писали о судьбе поэта Николая Гумилева, который был расстрелян в 1921 году, по обвинению в участии в офицерском заговоре. Само собой, он считался безвинно умученным большевиками. Эти стенания продолжались до тех пор, пока в Санкт-Петербург не приехала старая поэтесса Одоевцева, в свое время хорошо знавшая Гумилева. И когда какая-то журналистка спросила ее, мог ли Гумилев участвовать в заговоре – ожидая, само собой, очередной порции вздохов по поводу невинно убиенного поэта, – девяностолетняя Одоевцева, просияв от воспоминаний, радостно ответила: «А как же! Я нисколько не сомневаюсь!»

Современным интеллигентам не стоило бы мерить Гумилева по себе. Биография его специфична. Сын корабельного врача, учился в Сорбонне, к двадцати пяти годам совершил три путешествия в Африку, непонятно зачем и на какие деньги – впрочем, предполагают, что он работал на русскую разведку, и это очень в его духе. На войну Гумилев пошел добровольцем, и не куда-нибудь, а в войсковую конную разведку, известен был невероятной храбростью, получил два Георгиевских креста, произведен в офицеры. Воин и авантюрист, он сам писал о себе и таких, как он, в стихотворении «Мои читатели»:

Мог ли такой человек тихо жить в Петрограде 1919 года и не ввязаться в борьбу? Он должен был или служить большевикам, или с ними бороться. Он выбрал последнее, проиграл и был расстрелян, как и положено по законам военного времени. Кто-нибудь из его любимых африканских вождей мог бы сказать: «Хорошая жизнь и хорошая смерть».