— Делайте, что я сказал, без лишних разговоров! — прошипел он. — На баркас их и вон отсюда!

Теперь уже и мятежники изумленно уставились на Маниона. Не сошел ли он с ума? Ведь они и напали на него потому, что хотели беспрепятственно завладеть лодкой, считая ее своим единственным шансом на спасение. Разве офицеры и проклятая баба не желали сами захватить лодку? Не заставив себя уговаривать, они направились к лодке, освободили ее от швартовых, оттащили к борту и столкнули на воду. Тот, кто, по-видимому, являлся вожаком, взглянул туда, где до шторма стояли бочки с водой. Две из них смыло в море, но еще две оставались на месте. Матрос вопросительно посмотрел на Грэшема. Грэшем кивнул. Матросы погрузили одну бочку в лодку, а затем уселись туда сами. Они молча отчалили от борта «Маргаритки», и только отплыв на безопасное расстояние, кто-то из них заорал, оглянувшись назад:

— Сволочи!

— Зачем ты отдал им лодку? — удивился Грэшем.

— Могли бы прежде спросить, здоров ли я, — угрюмо ответил Манион, потрогав рану на голове.

— Раз разговариваешь, значит, должно быть, здоров. Впрочем, поделом тебе, проклятому олуху. Ответь наконец, зачем ты лишил нас единственной возможности спастись?

— Ну уж нет, — возразил Манион. — Нам надо было спровадить их отсюда. Их ведь все равно осталось чуть ли не втрое больше, чем нас. А теперь последите за лодкой. Думаю, все случится еще до того, как мы потеряем их из виду.

— Что еще случится? — вскричал Грэшем.

— Подождите немного, — загадочно проговорил слуга.

Лодка с беглецами уже почти достигла горизонта, когда это произошло. Маленький парус, поднятый мятежниками, вдруг заколебался и свалился в воду, а один из пассажиров лодки внезапно исчез, словно провалился сквозь ее дно…

— Гнилье, — заметил Манион. — Лодка-то вся прогнила. Я это давно заметил. Ее покрасили для вида, но внутри она гнилая. А мачта эта ни одного паруса не могла выдержать. Они сами устроили себе ловушку.

Недавние пассажиры лодки (Грэшем и его спутники видели только силуэты) отчаянно заметались. Вскоре их голов уже не стало видно над водой.

— Вряд ли кто-то из них умел плавать, — продолжал Манион. — Моряки обычно не умеют. Да сейчас они еще ошалели от страха. Без толку машут руками и ногами, вместо того чтобы хвататься за подходящие куски дерева. Может, кто из них и догадается ухватить какую-нибудь плавучую деревяшку. Дня три-четыре смогут продержаться с ее помощью, и то если погода не испортится, а потом — каюк.

Там, вдали, уже почти незримые для них, матросы отчаянно боролись за свою жизнь, но победить в отчаянной борьбе не могли. Это были живые люди, у кого-то из них, вероятно, имелись жены, матери, любившие их, кто-то, наверное, имел детей… Да, это были скверные люди, отребье, но все же люди, которым хотелось жить так же, как и всем прочим.

Грэшем, Манион и Анна видели последние минуты людей с борта тонувшей «Маргаритки» (каким странным казалось это название, от которого веяло свежестью залитых солнечным светом лугов Англии, здесь, посреди бескрайнего, серого водного пространства, где не могли расти ни цветы, ни деревья!). Далекая драма, когда не было слышно отчаянных воплей мятежников, а сами они издалека походили на марионеток, а не на людей, казалась им чем-то почти нереальным. Реальными погибавшие моряки оставались только для Маниона.

— Гады, — сказал он, глядя вдаль, с чувством искренней ненависти, — будете знать, как на меня нападать!

Грэшем только что убил человека. К тому же он сегодня стал свидетелем гибели шести человек. И все же тяжести на душе он не ощущал. Он думал: от людей все равно ничего не зависит, все решает судьба. Сейчас у него не было и в помине тяжелого состояния, пережитого им, когда он убил испанского шпиона в Англии. Стал ли он за это время более зрелым или просто очерствел душой? Но размышлять об этом не было времени. Вскоре гибнувшие в волнах мятежники скрылись из виду. Грэшем и его спутники открыли оставшуюся бочку с пресной водой и пили до тех пор, пока почти не перестали ощущать вкус морской соли во рту. Маслины и галеты, нашедшиеся в другой бочке, показались им самой вкусной едой за всю их жизнь. Анна ела вместе с мужчинами. Она все время молчала, только подтвердила, что ран и повреждений на ее теле нет. Потрепанное платье не скрывало ее лодыжек, и Грэшему постоянно хотелось смотреть на ее босые ноги. Утолив обычный голод, он почувствовал голод иного рода. Однако девушка вскоре удалилась в свою каюту. Можно было только догадываться, что она пережила там во время шторма. А потом на ее глазах совершилась кровавая схватка, и она, конечно, понимала, что бы с ней произошло, если бы Грэшема и Манион не устояли против мятежников. Ей не хотелось обсуждать с ними свои страхи. Впрочем, им и своих тревог хватало.

Грэшема почувствовал непреодолимое желание уснуть. Раньше он слышал об этом от солдат, побывавших в боях и знакомых с чувством непреодолимой усталости. Но засыпать сейчас на готовом утонуть судне было никак нельзя. Им следовало как-то выбраться с обреченного катера и постараться все же добраться до Англии.

— Мы тонем, — услышал он голос Анны, снова неожиданно появившейся из своей каюты (она каким-то образом сумела причесаться). Грэшем не раз удивлялся ее повелительному тону. — Я рада сообщить, что ничего не знаю о море, знаю только, что вода в нем соленая, а само оно опасно для людей и неприятно настолько, что это мне и не снилось. И все же даже я понимаю: судно все глубже погружается в воду. К тому же у меня в каюте — вода, чего час назад еще не наблюдалось.

— Вода… — пробормотал Грэшем. Тут в разговор снова вступил Манион.

— Эти деревянные корабли — интересная вещь, — объявил он. — Дерево ведь, я вам скажу, любит плавать. Оно для того и существует на свете. Я видел, как посудины вроде этой держались на плаву по нескольку дней. Но у меня есть новость, и хорошая и плохая сразу. Из тех бочек, что нам оставили, когда мы отплыли, примерно половина — на самом деле пустые. Я это давно уже обнаружил.

Когда катер поднимался и опускался, в трюме слышался какой-то глухой стук.

— Они помогут нам удержаться, — сказал Манион.

— Плот! — ответил Грэшем. — Надо строить плот.

И тут из какого-то укромного угла вылез скрывавшийся там до сих пор Ленг — буквально «как в воду опущенный».

— Нам надо построить плот, — сказал Грэшем. — Надо собрать воду, которая еще осталась, и еду, которая еще съедобна. Надо использовать пустые бочки как строительный материал для плота, пока старушка «Маргаритка» еще держится. Надо приспособить парус как тент для защиты от палящего солнца. Можно продержаться несколько недель, лишь бы не попасть в воду. А для вас вода сейчас вообще смерти подобна.

— Можно задать вопрос? — вмешалась Анна.

— Вы уже задали. А теперь закройте рот и не мешайтесь!

Грэшем сам удивился, отчего он взъелся на девушку. Конечно, оттого что силы его были на пределе, оттого что на них обрушивалось испытание за испытанием, и при этом она была для него дополнительным бременем, так что ему приходилось заботиться сейчас не о себе одном. А думать только о себе было, как ему казалось, проще и легче. Он и сам себе не хотел признаться в том, как боялся никогда больше не увидеть земли…