Грустит не о прежнем;

Нет! Не грядущего страх жмет и волнует его.

Что же? Иль в миг сей родная душа расстается с землею?

Иль мной оплаканный друг вспомнил на небе меня?

1829

Вильгельм Карлович Кюхельбекер (1797–1846)

Грибоедову

Увы, мой друг, как трудно совершенство!

И мне его достигнуть ли когда?

Я рано назвал призраком блаженство —

Ужель и дар мой и восторг мечта?

А если нет, избегну ли забвенья?

Не схватит ли меня, до достиженья,

Когда уже мне видится венок,

В средине самой моего теченья

Неумолимый рок?

Жилец возвышенного мира,

Я вечно буду чужд земных цепей.

Но, ах! меня спасет ли лира?

Избегну ли расставленных сетей?

Как мне внизу приметить гнусных змей?

Быть может, их нога моя попрала,

И уж острят убийственные жала!

Но ты, ты возлетишь над песнями толпы!

Тебе дарованы, Певец, рукой судьбы

Душа живая, пламень чувства,

Веселье светлое и тихая любовь,

Златые таинства высокого искусства

И резво-скачущая кровь!

О! если я сойду к брегам туманной Леты

Как неизвестная, немая тень, —

Пусть образ мой, душой твоей согретый,

Еще раз узрит день! —

Я излечу на зов твой из могилы,

Развью раскованные крилы,

К златому солнцу воспарю —

И жадно погружусь в бессмертную зарю!

1821, Тифлис

К Пушкину

Мой образ, друг минувших лет,

Да оживет перед тобою!

Тебя приветствую, Поэт!

Одной постигнуты судьбою,

Мы оба бросили тот свет,

Где мы равно терзались оба,

Где клевета, любовь и злоба

Размучили обоих нас!

И не далек, быть может, час,

Когда при черном входе гроба

Иссякнет нашей жизни ключ;

Когда погаснет свет денницы,

Крылатый, бледный блеск зарницы,

В осеннем небе хладный луч!

Но се — в душе моей унылой

Твой чудный Пленник повторил

Всю жизнь мою волшебной силой

И скорбь немую пробудил!

Увы! как он, я был изгнанник,

Изринут из страны родной

И рано, безотрадный странник,

Вкушать был должен хлеб чужой!

Куда, преследован врагами,

Куда, обманут от друзей,

Я не носил главы своей,

И где веселыми очами

Я зрел светило ясных дней?

Вотще в пучинах тихоструйных

Я в ночь, безмолвен и уныл,

С убийцей-гондольером плыл,[15]

Вотще на поединках бурных

Я вызывал слепой свинец:

Он мимо горестных сердец

Разит сердца одних счастливых!

Кавказский конь топтал меня,

И жив в скалах тех молчаливых

Я встал из-под копыт коня!

Воскрес на новые страданья,

Стал снова верить в упованье,

И снова дикая любовь

Огнем свирепым сладострастья

Зажгла в увядших жилах кровь

И чашу мне дала несчастья!

На рейнских пышных берегах,

В Лютеции, в столице мира,

В Гесперских радостных садах,

На смежных небесам горах,

О коих сладостная лира

Поет в златых твоих стихах,

Близ древних рубежей Персиды,

Средь томных северных степей —

Я был добычей Немезиды,

Я был игралищем страстей!

Но не ропщу на провиденье:

Пусть кроюсь ранней сединой,

Я молод пламенной душой;

Во мне не гаснет вдохновенье,

И по нему, товарищ мой,

Когда, средь бурь мятежной жизни,

В святой мы встретимся отчизне,

Пусть буду узнан я тобой.

Апрель — май 1822

Участь поэтов

О сонм глупцов бездушных и счастливых!

Вам нестерпим кровавый блеск венца.

Который на чело певца

Кладет рука камен, столь поздно справедливых!

Так радуйся ж, презренная толпа,

Читай былых и наших дней скрыжали:

Пророков гонит черная судьба;

Их стерегут свирепые печали;

Они влачат по мукам дни свои,

И в их сердца впиваются змии.

Ах, сколько вижу я неконченных созданий,

Манивших душу прелестью надежд,

Залогов горестных за пламень дарований,

Миров, разрушенных злодействами невежд!

Того в пути безумие схватило

(Счастливец! от тебя оно сокрыло

Картину их постыдных дел;

Так! я готов сказать: завиден твой удел!),

Томит другого дикое изгнанье;

Мрут с голоду Камоенс и Костров;

Ш<ихматова> бесчестит осмеянье.

Клеймит безумный лепет остряков, —

Но будет жить в веках певец Петров!

Потомство вспомнит их бессмертную обиду

И призовет на прах их Немезиду!

1823

<Вяземскому>

Когда, воспрянув ото сна,

Воздвиглась, обновясь, Эллада

И вспыхла чудная война,

Рабов последняя ограда;

Когда их цепи пали в прах

И обуял крылатый страх

Толпу свирепых отоманов,

Толпу союзных им тиранов,

Гнетущих вековым жезлом

Немые Запада народы,

Казнящих ссылкой и свинцом

Возвышенных сынов Свободы, —

С Секванских слышал я брегов

Ваш клич, воскресшие герои,

Ваш радостный я слышал зов,

О вы, торжественные бои!

Хватая в нетерпеньи меч,

Я думал: там средь дивных сеч

Найду бессмертную кончину!

Но мне унылую судьбину

Послал неумолимый рок:

Мой темный жизненный поток

Безвестный потечет в истленье;

Увы, меня пожрет Забвенье!

А разве сохранит певца

Отважный голос упованья,

Мой стих, гремевший из изгнанья,

Разивший гордые сердца!

Развейся же, святое знамя,

Играй в воздушных высотах!

Не тщетное дано мне пламя;

Я волен даже и в цепях!

Чистейший жар в груди лелея,

Я ударяю по струнам;

Меня надзвездный манит храм —

Воссяду ли, счастливец, там

Близ Пушкина и близ Тиртея?

1823

Море сна

Мне ведомо море, седой океан:

Над ним беспредельный простерся туман.