жадный, корыстный человек не может быть социалистом, какие бы красивые слова он ни говорил на любых собраниях".

Для этих разных писателей человек мог быть коммунистом лишь постольку, поскольку он был коллективистом, т.е. человечным и бескорыстным. Нравственная сторона дела для них прочно связывалась с политической, и противоречие между реальной моралью и нравственностью ощущалось ими достаточно остро. Вряд ли они одиноки в своем ощущении этого противоречия. Так думали многие. Решал же это противоречие каждый по-своему. Кто, сжав зубы, делал свое дело, стараясь быть самим собой, хотя бы в отпущенных ему пределах. Кто, подобно М.Н. Рютину, самоубийственно протестовал. Кто, отчаявшись, кончал с собой, кто кровью писал на стене камеры свой последний крик живым: "Честный человек должен убить Сталина!!!" Это на одной стороне нравственной шкалы. А на другой люди безоговорочно принимали предписываемую им мораль, еще более сужали ее и действовали, откровенно попирая нравственность. По вине этих последних и созданных ими традиций сегодня рушится экономика страны, взорвались много лет глушившиеся социальные и национальные проблемы разных народов, набирает силу организованная преступность, приведены в негодность целые регионы нашей страны. Но в своем кругу и в своей системе понятий эти люди живут совсем неплохо. Совесть их не гложет. Они не собираются отдавать своих особых прав кем-то руководить и что-то организовывать.

О том, что власть — это почетно, приятно

и выгодно, предпочитают не говорить.

Говорят о служении народу и большой

ответственности.

Но если бы власть была неприятной, невыгодной

и непочетной, то начальство стало бы таким же

дефицитом, как нынче дворники.

Ю. Белаш

На этом социальном фоне более очевидными сегодня становятся психолого-педагогические и политические задачи воспитания, а точнее — помощь в выборе пути самовоспитания тем, кто хочет встать на путь человечности и социальной справедливости. Их не так уж мало даже в среде тех, кому наше общество деятельно помогает в наши дни стать преступником. Ведь, в сущности, места заключения до сих пор — это власть "законов зоны", фабрика преступной психологии.

Один из наиболее ехидных вопросов в кругу современных специалистов о воспитательной роли подростковых объединений звучит примерно так: каков смысл общественно полезной деятельности самого распрекрасного объединения в глазах самих подростков? Если этот смысл сводится к тому, чтобы подростки восторгались, когда их воспитывают, ситуация выглядит нелепо. Если же они видят смысл деятельности лишь в решении групповой задачи, которая выдвинута перед ними жизнью, и объективное воспитывающее значение событий для них закрыто, встает проблема манипуляции чужим сознанием. Внимательное изучение материалов по истории нашего отряда "Дозор", насчитывающего от роду уже 16 лет, и других подобных коллективов позволяет предположить, что для подростка 13-15 лет и тем более для старшеклассника 15-18 лет воспитание, отделенное от самовоспитания, вообще невозможно. Подросток примет участие в деятельности только в том случае, когда он согласен с ее целями, с ее смыслом, наконец, если его устраивают складывающиеся в деятельности отношения.

Начиная с 14 лет интересы подростка все больше перемещаются на проблемы становления собственной личности: он живет постоянно как бы в двух планах — в настоящем и будущем, видит настоящее через будущее, как это отметила советский психолог Л.И. Божович. Вот интересный в этом смысле рассказ десятиклассницы о ее жизни в коммунарском отряде: "Впервые я увидела "Дозор" в 1975 г. на "зимовке-75". Мои первые впечатления были очень поверхностны. Мне было просто весело и интересно в этом лагере, ни о чем другом я тогда не думала, да и много ли мне было нужно в пятом классе?! Конечно, если бы не дружба с Ж.Л., я бы не осталась в "Дозоре", как многие ребята нашего класса. Жила бы прежней жизнью, ездила бы в пионерские лагеря и, возможно, считала бы, что ничего больше мне не нужно.

Теперь я, конечно, не могу себе представить, как бы я прожила эти годы без "Дозора", каким бы я сейчас была человеком. В первых лагерях я видела просто очень интересную жизнь, прекрасные творческие дела, доброжелательные отношения между людьми. Раньше я никогда этого не видела, и, конечно, мне было очень интересно, и все очень нравилось. Тогда я еще не понимала до конца, ни что такое "Дозор", ни то, для чего он существует. Я видела перед собой просто группу людей, которые умеют интересно жить и которым хорошо вместе. Сейчас, когда я оглядываюсь назад и вспоминаю все сборы, на которых я бывала, я понимаю, что открыла я для себя "Дозор" в год работы с ребятами из интерната. Только тогда я впервые увидела свое место в отряде, почувствовала, что "Дозор" необходим этим ребятам, и поняла, что для "Дозора" это начало какой-то другой жизни, гораздо более серьезной и нужной, чем прежняя, и, несмотря на то, что последние лагерные сборы были очень трудными для дозоровцев, я всегда вспоминаю о них как о самом важном и дорогом для меня времени. И когда я сейчас с ужасом думаю, что больше не будет сборов, мне становится страшно не только от того, что никогда больше не будет "зимовки" в Маклакове, а оттого, что никогда больше не повторится лагерь в Ильинском. Я часто думаю: отчего это? Ведь на "зимовке" было так интересно, были такие прекрасные люди, замечательные творческие дела. А что было в Ильинском? Сплошные истерики и переживания, бесконечные ЧП и срочные СК (советы командиров и комиссаров. — Авт.), на которых только и думали, кого выгонять из лагеря. Может быть, оттого, что работе с этими ребятами было отдано столько сил, было вложено столько труда, чтобы научить их элементарным человеческим отношениям, чтобы показать им, как можно и как нужно жить, может быть, поэтому эти ребята и лагерь так памятны и дороги мне. Только тогда я до конца поняла, как необходим "Дозор", какое большое дело мы делаем, как нужны мы этим ребятам, ребятам, которые так несправедливо обижены судьбой. Возможно, если бы не было последних сборов, "Дозор" остался бы для меня просто приятным и легким воспоминанием, теперь все это гораздо серьезнее и глубже" (В 1978 г. дозоровцы взяли на себя трудовой лагерь школы-интерната и вели его в течение двух месяцев, выполняя обязанности отрядных вожатых-комиссаров, бригадиров и рядовых политбойцов. Состав воспитанников, как и во всех учреждениях подобного рода, был, естественно, педагогически сложным, поэтому работа в лагере потребовала от дозоровцев самоотверженности.)

Мы привели эти записки, потому что в них