Все эти размышления вызвал вчерашний разговор с Фроловым, его пренебрежительное «Ну-ну, посмотрим!». Миронов уже вступил в предложенное Кольцовым дело, и подвергать сомнению его успешное завершение было не совсем правильно. Наоборот, надо оказывать Миронову внимание, а если потребуется, то и всяческую помощь. А это «Ну-ну, посмотрим!» однозначно свидетельствовало о том, что Фролов записал себя в сторонние наблюдатели.

Весь этот день прошел у Кольцова в различных сомнениях, но и в надежде.

Утром следующего дня Кольцов проснулся очень рано, хотя встреча с Мироновым предстояла лишь в два часа.

В назначенное время Миронов, однако, в кафе не появился. Кольцов прождал его больше часа и затем отправился на бывшую киностудию «Пате», предположив, что Миронова все же уговорили сыграть в очередной фильме какого-нибудь ямщика, шофера или официанта. Но там ему сказали, что Миронов уже два дня на кинофабрике не появлялся.

Оставалось только ждать.

Но и на третий день Миронов в кафе не пришел. На этот раз Кольцов проявил некоторую осторожность и издали наблюдал за всеми туда входящими и выходящими.

С этого дня в душе Кольцова поселилась тревога. Она поначалу возникла как некая досада на себя, что он так легкомысленно доверился человеку, которого при всем при том не настолько хорошо знал. Он подумал, что Миронов оказался просто человеком недобросовестным. Вероятнее всего, уже с первых же дней он понял, что взялся за дело, которое ему не по зубам, и поэтому на какое-то время скрылся, чтобы не возвращать аванс. Миронов понимал, что в любом случае Кольцов скоро покинет Париж, и с полученным авансом все как-то благополучно образуется. Ничего иного Кольцов пока не предполагал.

Страх, что все может быть совсем не так, возник у него чуть позже, когда вечером к нему на Маркс-Дормуа приехал Фролов. Он первым и высказал то, о чем Кольцов не хотел даже думать.

– А тебе не кажется, что этот твой друг просто продал тебя с потрохами? – в упор спросил он.

– Этого не может быть, – уверенно ответил ему Кольцов.

– Эх, парень! Знал бы ты, как ломает людей нищета! И не на такое идут. В сущности, кто ты ему? Да никто. И цена тебе – пятьсот франков, которыми ты его авансировал. Но ведь продать тебя можно дороже. Гораздо дороже!

Быть может, впервые Павел увидел Фролова таким жестокосердым. Он безжалостно бросил в лицо Кольцову то самое слово, которого тот так боялся и до этой минуты не допускал его в свое сознание: предательство.

– Я почти уверен, что это обыкновенное предательство, – не щадил Фролов Павла.

– Предательство обыкновенным не бывает, – не согласился Кольцов.

– Бывает, Паша! Бывает! Легкомысленное. Не облаченное ни в какие идеологические или политические одежды. Просто, предал. Или продал. Как селедку в сельской лавке.

– Нет-нет, это не так! – попытался возражать Павел. – Я не верю в это хотя бы потому, что мы с вами сегодня уже бы не встретились. Миронову ничего не стоило прийти сегодня на встречу и прямо там, в кафе, из рук в руки передать меня полиции.

– А разве нельзя предположить, что полиция избрала другую тактику? Скажем, решила какое-то время понаблюдать за тобой. И вполне возможно, с этой минуты мы оба уже находимся под наблюдением.

– Не согласен, – отверг Павел рассуждения Фролова. – Я принимаю любые ваши предположения, но только как перестраховочные. Твердых оснований для таких выводов у нас пока нет. Давайте все же предположим, что Миронов по каким-то неведомым нам пока причинам не смог прийти на встречу. Ну, случилось что-то непредвиденное.

– Я не исключаю такой вариант, – согласился Фролов. – И все же, для меня ясно только одно: в любом случае надо перестраховаться.

– Как?

– Лучше всего, если ты на время исчезнешь из Парижа. О себе я тоже подумаю.

– Да, но…

– Ни о чем не беспокойся. Наблюдение за кафе мы продолжим. Но наблюдать будут люди, которых Миронов не знает в лицо.

Фролов был настолько убедителен в своих подозрениях, что мысль о предательстве Миронова стала постепенно закрадываться и в душу Кольцова. В самом деле, какого благородства можно ожидать от человека, который жил многолетним обманом. Да, он был правдив, когда говорил о тоске по России, когда жаловался на нищету, из которой не может выбраться. Но что стоит ему променять Павла со всеми его обещаниями на приличную сумму франков, как в свое время он променял коробочку швейных иголок на семь мешков соли. Коммерция. Вполне выгодная сделка.

– Куда и когда вы предлагаете мне исчезнуть? – спросил Кольцов. Он уже не спорил с Фроловым, понимая, что здравый смысл в его словах есть.

– Пока не знаю. Поговорим об этом завтра вечером.

– Ночую я здесь? – спросил Кольцов. – Значит, у вас все же есть сомнения насчет Миронова?

– У меня пока есть только предположения на его счет. Иначе ты еще вчера покинул бы эту берлогу, – жестко ответил Фролов, и тут же предостерег Кольцова: – Но ты, пожалуйста, не расслабляйся. Будь очень осторожен. Тем более, если тебе все же взбредет в голову пойти завтра на вашу явку. Чаще гляди по сторонам. Ну да не мне тебя учить.

На том они и расстались.

Ночь у Павла выдалась бессонная. Время от времени он просыпался и подолгу обдумывал все происшедшее. Мысль о том, что Миронов его предал, он не отбрасывал. Но держал ее в самых дальних глубинах сознания. Больше всего он по-прежнему склонялся к мысли, что с Мироновым что-то случилось и он по каким-то причинам не может прийти на встречу.

И все же более вероятным Павлу казался вариант с авансом: пятьсот франков – деньги для Миронова немалые, и Миронов просто решил на какое-то время залечь на дно, пока все как-то не рассосется. В его жизни такое уже однажды было. Он связался с белогвардейской контрразведкой, но очень скоро понял всю безжалостность этой системы. Он тогда сумел относительно легко выскользнуть из лап контрразведки, какое-то время ему даже довелось скрываться. И больше он никогда не связывался с подобными людьми.

Поэтому Павлу так не хотелось верить в предательство Миронова, в то, что он мог пойти в полицию. Он поверил в искренность недавних исповедальных откровений Миронова. И продолжал верить в честность Миронова даже сейчас. Хотя, конечно, мог быть прав и Фролов, когда говорил, что нищета безжалостно ломает людей. Павел и сам прежде знал благородных и воспитанных людей, совершивших поступки, которых потом стыдились всю оставшуюся жизнь.

В какой-то степени это относилось и к Миронову. Знание французского, умение носить свою старую поношенную одежду, как модный фрак, иногда проскальзывающие слова и жесты, дошедшие в сегодняшние дни из его далекой прошлой жизни, убедили Кольцова, что давным-давно Юрий Миронов действительно жил в семье потомственных дворян. Может, и обедневших, наполовину разорившихся, род которых уже не одно столетие прозябал где-то в российской глубинке. И все же это были дворяне, находились на некоей иерархической высоте. А затем произошли события, которые спустили Юрия по крутой лестнице жизни в самый низ, и он уже не находил сил, чтобы вскарабкаться обратно. Да и куда карабкаться? Рухнули те высоты, на которых издревле удерживались его предки.