ещё стояли дрейфом у камчатского полуострова Шипунский, в нескольких милях от входа в бухту Бечевинская.

Там снаружи дела шли к концу.

Скоро эскадра Рожественского уйдёт к Порт-Артуру. Сам ледокол отправится опять через Арктику и где-то на Мурмане встанет на стоянку-прикол. Скорей на вечную.

– Я… – заговорил Вадим… и всего-то той паузы две-три секунды, а в голосе уже не предположительное «я решился», а упёртая уверенность «я решил»!

– Я решил! И момент подошёл! Говорят, с «британца» на «Ямал» будут передавать какие-то пушки. Вот во время перегруза можно будет спрятаться в трюме «Лены».

А ещё лучше вместе с «рюриковцами» из нашего лазарета. Насколько я знаю, несколько человек из «тяжёлых» достаточно поправились и их спишут. Дня два-три меня не хватятся, а там уже будет поздно. Вертол за мной уж точно не погонят. Прикроешь, если что, на эти три дня?

– Ты меня подставляешь, – мрачно выговорил стармех, выдернув бутыль из рук собеседника, нервно разлив по рюмкам, – после тех козлов, что к янки свинтить собирались, служба безопасности бдит, сам знаешь как.

– Но не настолько! Всё одно бардак. То раненые, то гости в чинах постоянные, то наши с оборудованием на «эбээры»[19] шастают. Я ж сам и командировался пару раз на «бородинцев».

Да и чего я тебя подставляю? Это так – на всякий случай. Я и без того уже мастеру все уши проныл, типа фурункулы донимают и в лазарет залягу. А мой сменщик – тот даже не почешется зайти проведать. Не контачу я с ним, хоть и в одной каюте бытуем.

– М-м-м… нехорошо ты поступаешь, – Петрович, наверное, хотел сказать нечто другое, но выдавил лишь это.

– Да какого дьявола я должен следовать выводам и решениям капитана, даже если они поддержаны большинством команды! – вспылил Вадим, вздохнул, тут же остыл и, примиряя, поднял рюмки: – Давай.

Выпили, но уже без прежней лёгкости. Закусывая, жевали, словно перемалывая.

– У меня другое видение ситуации, – немного заводясь, продолжил Тютюгин, – с личностной точки зрения. На хрена я вообще живу? Жил! Что в той жизни я мог совершить?

На работу ходишь, ходишь. И даже если она тебе нравится, эта работа… всё одно ты раб обязанностей. Или раб денег. Даже если ты творческий человек… один чёрт, рано или поздно вся эта художественная возня превращается в работу, ремесло. Так там ещё и муки творчества…

– Фантазии! Погоди, а ты…

– Я ж в художку ходил, – Вадик дёрнул головой, дескать «не отвлекай», – моя фантазия бродит далеко! Помню, как-то ради прикола жене сказал… бывшей: улететь бы на Марс, пусть в один конец, лишь бы… в общем, как говорится, «увидеть Париж и умереть»!

Бесспорно – фантазии, но ведь увлекательно. Только представить – другая планета! И ты топчешь эти неведомые пески и камни, смотришь на чуждый горизонт сквозь стекло скафандра!

В конце концов, это был бы поступок! Нежели прозябать остаток жизни за пивом.

– А она? – Уточнил: – Жена?

– Нет – говорит. Ребёнка хочу, говорит.

– Она права… права в своей природной логике.

Вадик отмахнулся, де, «погоди ты, не сбивай», быстро налил и, не чокаясь, махнул до дна:

– И вот представь – мы попадаем, боком, раком ли… да, не на Марс! Это даже по-своему лучше, чем Марс! Тут жить можно! Такой шанс выпадет, бляха-муха… да это даже не шанс! Это невероятие! Детское чудо! И что?! Меня опять начинают строить. Родители учили, запрещали, за меня решали: это делай так, это – эдак!

Жена помыкала, потом бросила… А я хочу сам за себя решать! Как в детстве, помню: мальчишки старшие учили, учили на велике ездить. Ни фига не получалось! А я рано утром втихую вышел во двор, нажал на педаль и поехал! После этого и понял великое целебное слово для психики – «я сам»! Я не спорю и верю – у кэпа благие намерения, но… могу я делать то, что хочу?! Давай ещё по одной.

Возбуждённый, захлёбывающийся своими эмоциями собутыльник ещё что-то говорил, говорил, сумбурно перескакивая… о своих оставшихся там детишках (троих!), снова о стерве-супруге, о несбывшихся мечтах и опять о каких-то бабах…

Но стармех его почти не слушал, чего уж… по второму, третьему, а теперь и вот тебе – пьяному разу.

Петрович завидовал. И не абстрактным бабам, коих перепробовал по жизни Вадик, от которых теперь только и все впечатления, что «галочки» в списке. Другому завидовал… не зло, по-«белому», может, чуть печально по хмельной душевности.

Он (да пусть так и останется – Петрович)… он в детстве зачитывался «Порт-Артуром», «Цусимой», лепил из пластилина броненосцы-кораблики. Потом увлечение не пропало, с приходом интернета только во вкус вошёл – старые фотографии, документы, фотоподлинники! А следом, вторым дыханием и третья волна – альтернативки-читалки, форумы, обсуждения и даже под седину попытки чего-то своё изобразить, клацая по «клаве».

И тут, как ком снега на голову!

Вдруг оказаться не то что рядом, а в самой гуще, в самом непосредственном контакте с этим хобби – интересным прошлым.

Волосы ерошил в потрясении на затылке!

И такая досада!

Ладно, начальство… пёс бы с тем Николашкой, но с Дубасовым лицо в лицо довелось пообщаться, на Рожественского посмотрел (в негативном предубеждении). А Вадик так и вообще… все три броненосца посетил, устанавливая всякую электрику – переходники, преобразователи на переменный ток. Можно сказать, руками щупал. По палубам, трапам ходил. С настоящими гальванёрами, мичманами, унтерами Российского Императорского флота перекуривал. Вдыхал жар котельных и, так сказать, настоящий запах истории.

А ему, Петровичу, по-видимому, так и торчать в недрах атомохода. Поскольку узкий и ценный специалист.

И вот теперь Вадик совсем огорошил.

Зрел, зрел, болтологией занимался, и на тебе – решился. Решил.

Собрался свинтить с ледокола. Ни много ни мало на эскадру Рожественского.

Влиться во все «прелести» боёв русско-японской.

И не боится же, чертяка!

А вот сам Петрович, в возрасте «за два года до пенсии», при всём желании, без оглядки и башки ломануться в быт другой эпохи не рискнул бы.

Старый стал… задор и дурь уж не те. И профответственность другая, как ни крути.

Чёрт! И всё же…

– Воля твоя, Вадик, но свинью ты кэпу своим побегом подложишь. Может, официально отпросишься? Заявление подашь… впрочем, глупость, конечно.

– Так я ж не к врагам! К своим!

– Смотрю я на тебя – сорок лет, а пацан ты ещё. В детстве мы верили, что будем жить вечно, да только совсем не думали об этом, гоняя голыми пятками по дворам. Сейчас…

Да ты понимаешь, что если