— Единственное свидетельство о существовании исландцев теперь находится в наших головах, — гневно говорила она. — Никто никогда не узнает, что здесь случилось, если мы сами будем помалкивать об этом. Мы. виноватые, единственные свидетели. Здесь, на краю света, нет никого другого, кто мог видеть и донести. Только нам одним известно, что здесь было.

Фрейдис уверяла, что у нас был повод и причина, чтобы уничтожить исландцев. Она вновь облыжно объявила, что просила Финнбоги одолжить ей кнорр и получила отказ.

— Исландцы отказались дать нам свой кнорр, — сказала она. — Если бы мы не взяли дело в свои руки, они бы ушли, оставив нас умирать здесь. Мы напали первыми, чтобы защитить себя. То, что мы сделали, мы сделали ради спасения наших жизней.

Не знаю, сколько среди нас было поверивших ей. Кто-то, может быть, и поверил. Те же, кто не поверил, либо стыдились, либо пребывали в ошеломлении, либо просто боялись того, что с ними случится, если они выкажут несогласие и заговорят. Поэтому все молчали и подчинялись приказам Фрейдис. Она же велела погрузить на кнорр все пожитки и груз ценного винландского леса, чтобы свезти его в Гренландию, ибо даже после всего случившегося твердо надеялась получить доход с этого плавания.

Все так хотели поскорее убраться от этого зловещего места, что загрузили корабль и были готовы отплыть уже через неделю. Тогда Фрейдис приказала сжечь и наш длинный дом. Она сказала, что, вернувшись в Гренландию, мы должны будем говорить, будто решили вернуться, а исландцы предпочли остаться, будто Фрейдис и Торвард купили этот кнорр, а исландцы, когда мы видели их в последний раз, были живы, здоровы и благополучны. А коль скоро кто-нибудь в будущем посетит эти места, то найдет лишь сгоревшие развалины длинных домов и, конечно, подумает, что скрелинги захватили поселение и убили всех его жителей.

Столь чудовищное преступление не может долго оставаться в тайне. Мы добрались до Браттахлида, и все радовались нашему благополучному возвращению, хотя и были огорчены тем, что попытка обосноваться в Винланде вновь провалилась. Фрейдис сразу же отправилась на свой хутор в Гард, взяв с собой своих спутников. Иных она подкупила, чтобы они не болтали об избиении исландцев, другим пригрозила смертью, коль они откроют всю правду. Все знали, на что она способна, и угрозы подействовали. Однако вскоре слухи стали просачиваться, как дым сквозь щели тлеющего дома. Кое-кто из бывших винландцев во хмелю проболтался о том страшном деле. Иные же во все горло кричали, видя страшные сны. Большинство просто не умело лгать, и в их рассказах открылись противоречия. Наконец, водоворот стал затягивать и Лейва, и тогда он решил сам добиться правды обо всем, что случилось с его имением в Винланде. Он пригласил свою сводную сестру приехать в Браттахлид, а когда та отказалась, велел схватить троих ее рабов и пытал их о том, что действительно случилось с зимовьем Лейва. Они не стали запираться, и Лейв ужаснулся тому чудовищному деянию, что произошло в Винланде. Он не мог заставить себя покарать свою сводную сестру напрямую, ибо это было бы нарушением родственных уз.

Но он предал проклятию ее саму и ее потомков и избегал ее до конца своей жизни.

Он также отказался принять под свой кров всякого, кто был причастен к этому немыслимому делу. Так случилось, что я, невинный очевидец той бойни, оказался изгнан из его дома.

Жить в Гарде с Фрейдис для меня было невозможно. Мы всегда недолюбливали друг друга, да к тому же само мое присутствие напоминало бы ей о кровавой истории, омрачившей ее жизнь до конца дней. Несколько недель я обретался у Тюркира, одряхлевшего и слепнущего, в его хижине на краю Браттахлида. А тем временем мой отец Лейв размышлял о том, как бы избавиться от своего незаконнорожденного сына. Он договорился, что меня возьмут на борт очередного торгового судна, прибывшего в Гренландию, и дал мне понять, что ему все равно, куда я поеду. Я простился с Тюркиром, единственным, наверное, человеком, который искренне жалел о моем отъезде, и в возрасте тринадцати лет пустился в новое морское путешествие, на сей раз на восток.

В глубине души я надеялся отыскать Гудрид и вновь занять место в ее сердце. Я ничего не слыхал о ней с тех пор, как она, Торфинн и маленький Снорри, покинув Гренландию, вернулись в Исландию к родичам Торфинна. Однако для меня Гудрид все еще оставалась человеком, отнесшимся ко мне в моем детстве с величайшей добротой, и никаких иных планов у меня не имелось, кроме смутной мысли явиться в ее новый дом и посмотреть, не примет ли она меня. Так и получилось, когда судно зашло в Исландию, что я сказал кормчему, что дальше я с ним не поплыву. Это может показаться необдуманным решением — сойти на берег в стране, жители которой стали жертвами бойни в Винланде, однако вести об этом сюда еще не дошли, а через несколько дней я узнал, что истребление винландцев не было единственным смертоубийством, как я полагал. На каждом исландском хуторе только и разговоров было о последних событиях, увенчавших распрю, странным образом повторившую жуткие подробности винландского смертоубийства.

Эта вражда продолжалась годы. Двигала же ею ненависть Халлгерд, злобной жены человека по имени Гуннар, сына Хамунда, к ее соседке Бергторе, жене Ньяля, сына Торгейра. Начало вражде положила ссора из-за наследства, затем распря распространилась, вобрав в себя дюжины родичей и посторонних людей, привела к череде убийств и ответных убийств из отмщения. В ту осень, когда я прибыл в Исландию, люди, сторонники Халлгерд, окружили дом на хуторе, где жили Ньяль и его жена, подперли двери и подожгли. В итоге там, в доме, заживо сгорели почти все, в том числе и трое сыновей Ньяля.

Для меня эта история служила страшным напоминанием о Винланде, но для взопревшего хуторянина, от которого я услышал этот рассказ, едва сойдя на берег, это была самая свежая сплетня дня. Я тогда помогал ему складывать сено в сарай, чтобы расплатиться за ночевку.

— Это дело станет главным на следующем Альтинге, уж можешь быть уверен, — говорил он, утирая блестящий лоб тыльной стороной руки. — Вот будет тяжба! Такой давненько не было. Люди Ньяля выдвинут обвинение против поджигателей и потребуют виры за его смерть, а поджигатели, само собой, для своего оправдания приведут столько людей, сколько смогут. А уж если этот сумасшедший Кари, сын Сельмун-да, тоже явится, одним богам известно, что будет. Я не откажусь посмотреть на это за все награбленные сокровища мира.

Имя Кари, сына Сельмунда, звучало везде, где люди обсуждали возможные последствия сожжения — так стали называть случившееся. Кари был зятем Ньяля, он один спасся из горящего дома, когда крыша провалилась внутрь. Он пробежал вверх по балке, одним концом упершейся в стену, и выпрыгнул наружу из дыма и огня, в тот же миг эта случайная лестница рухнула у него за спиной. Поджигатели окружили дом, готовые убить всякого, кто попытается сбежать. Но не заметили Кари в сумерках, ему удалось проскользнуть мимо, хотя одежда на нем и волосы тлели от жара. Он бросился в озерцо, чтобы загасить огонь. И вот он поклялся отомстить и теперь ради этого ходит по Исландии, созывая друзей Ньяля и клянясь в кровной мести. Судя по тому, что я слышал, Кари был врагом, которого поджигателям нужно всерьез остерегаться. Он слыл умелым воином, vikingr, повидавшим немало битв за морем. До прибытия в Исландию и женитьбы на дочери Ньяля он жил на Оркнейских островах как домочадец ярла Сигурда, властителя той земли, и отличился в нескольких жестоких схватках, среди прочих, в известной битве с морскими разбойниками, в которой спас двух сыновей Ньяля.