И она, кажется, даже не врала.

– Мать, надо что-то делать! – выпалил вдруг Громыко. – Надо бить в набат, надо стучать во все двери…

– Антоша, – ответила Рита, – набат может оказаться похоронным колоколом, а двери приведут в склеп. Извини за дешевую метафору или как это у вас там, журналистов, называется. Барковский тебя проглотит вместе с костями, зубами и ушами. И при этом не поперхнется.

Ее гость думал, а потом изрек:

– Знаешь, мать, я ведь в самом деле не дурак. Конечно, мне понятно, что я работаю на журналистской помойке, однако я не пытаюсь использовать дешевый аргумент, мол, и ассенизатор – нужная профессия, и пока за это платят деньги… Дело в том, мать, что я на большее не способен. Нет у меня таланта, точнее говоря, я – бездарь и полная посредственность, но и таким тоже кушать хочется. Вот, чтобы не пропасть, и приходится крутиться у самого дна, ловя падающие туда с поверхности куски. Только в основном это объедки, потому что все, что попадает на дно, уже давно обглодано другими, юркими и сильными, хищниками, которые снуют там, поближе к солнцу…

Зажмурившись, он посмотрел на кухонный абажур, словно это и было упомянутое им дневное светило.

Рита вздохнула и посмотрела на часы:

– Ну что же, мы, похоже, сегодня разоткровенничались. Спасибо, что сам сформулировал то, что все прочие и так давно о тебе знают, Антоша. Извини, но платить тебе за твою откровенность я не буду. Думаю, тебе пора…

Громыко, вскочив, заявил:

– Может, я и полная посредственность, мать, но совесть у меня есть. И каждый моллюск желает хотя бы раз в жизни воспарить!

– Вот это метафора! – усмехнулась Рита. – Извини, но у моллюсков нет крыльев, чтобы воспарить. Повторяю: связываться с Барковскими опасно для жизни!

Но журналистика уже понесло:

– Мать, думаешь, мне не надоели все эти выдуманные репортажи о бесчинстве домовых, заговоре ведьм и восстании зомби на городском кладбище? Понимаю, работаю не в «Нью-Йорк таймс», а в нашем помойном «Городском сплетнике». Но все же хочется чего-то такого… Настоящего… Сенсационного… И чтобы людям от этого польза была…

Рита, принеся ему из коридора пуховик и шапочку с помпонами, сказала:

– Поверь, и от твоих лживых статеек про домовых, ведьм и зомби тоже польза есть. Людей развлекаешь, доходы местных ворожей и магов повышаешь. Вы с ними, кстати, не в доле?

Ляпнула она это для красного словца, но, судя по зардевшимся ушам Антона, попала в яблочко.

– Вот, видишь, Антоша, скольких людей ты делаешь счастливыми, принося им пользу. Так и продолжай это делать. Настрочи свою статью, объясни все случившееся нашим родовым проклятием, и дело с концом. А в конце дай комментарий местной ведьмы, непременно с адресом ее офиса, которая за умеренную плату и заклинание прочитает, и бесов изгонит… Ведь так вы всегда делаете?

Антон заявил, потрясая шапочкой с разноцветными помпонами:

– Так-то оно, конечно, так, мать, но… надоело быть моллюском!

– Смотри, как бы тебя не сожрали акулы, если со дна попытаешься наверх подняться, – заявила, подталкивая его к выходу, Рита. – Ну, бывай. Экземпляр номера вашей газетки с твоей статьей можешь мне не присылать. Я тебе доверяю!

Натягивая пуховик, Громыко заявил:

– Мать, обещаю, что переговорю с нашим главным. Конечно, без имен обвиняемых и все такое прочее, но скажу, что у меня есть материал для сенсационной серьезной статьи! Он непременно клюнет…

Рита забыла о разговоре с Антоном Громыко, как только выставила того за дверь, потому что не сомневалась в том, что он никогда больше не объявится. Он получил все, что ему от нее требовалось, какой смысл снова объявляться.

Может, он искренне ей сочувствовал, но Гоша Барковский тоже ведь слезы над ее несчастьями лил, а своего старика предать не решился.

Поэтому, когда тридцать первого декабря раздался телефонный звонок, Рита, уверенная, что звонят или из больницы, где лежала мама, или из СИЗО, где сидел отец, была почти рада, когда до нее донесся бодрый голос Антона Громыко:

– Мать, слышала, что президент в отставку уходить надумал?

Рита равнодушно ответила:

– Американский или наш? Впрочем, мне все равно.

Ей и в самом деле было все равно.

– Ладно, политикой тебя не прошибешь. А как Новый год отмечать планируешь? У нас тут веселая компашка подобралась, на дачу поедем. Давай с нами!

– Благодарю, Антоша, – заметила ровно Рита, – но, как ты в курсе, мой лимит посещений чужих дач исчерпан. Так что не обессудь…

– Мать, я такой идиот! Извини, тогда я сам к тебе подъеду…

Рита попыталась сказать, что делать этого не стоит, но Антон уже повесил трубку. Впрочем, она была уверена, что Громыко к ней не заявится, однако поняла, что ошиблась, когда тот в костюме Деда Мороза, с мешком за спиной и бутылкой шампанского, ввалился к ней в пустую темную квартиру.

– Мать, смотри, что я тебе принес!

И вынул из мешка небольшую елочку. А потом потребовал игрушки, чтобы ее украсить. Рита сначала сопротивлялась, потом заплакала, затем успокоилась и вытащила с антресолей ящик с елочными украшениями.

– А ты что, не поедешь на дачу с веселой компашкой? – спросила она гостя, когда стрелки часов подобрались к шести вечера и на улице послышались взрывы первых петард.

– Я буду встречать Новый год тут, с тобой! – заявил Антон.

Рита заметила, что его уши покраснели, и он добавил:

– Если ты, мать, конечно, не против…

Вообще-то она намеревалась провести праздник одна, в темноте, накрыв голову подушкой и плача.

Родственники усиленно зазывали ее к себе, однако она отказалась, ссылаясь на плохое самочувствие и объясняя, что хочет побыть одна.

Одна, потому что у нее никого не было.

Выходит, она ошибалась – у нее был однофамилец министра иностранных дел СССР, подвизавшийся на полставки в самой поганенькой газетке их города.

Собственно, кто сказал, что это мало?

– Я не против, – сказала Рита и вдруг улыбнулась. И поняла, что за последние недели не улыбалась ни разу.

Ни разу.

– Господи, – воскликнула она, – но как мы будем встречать Новый год, если у нас нет праздничного стола?

Праздничный стол организовали – очень скромный, однако большего им и не требовалось. Только когда Антон сорвался было, чтобы раздобыть где-нибудь в последний момент торт, заявив, что его любимый – это «Наполеон», Рита воскликнула:

– Нет, никакого торта…

Никакого «Наполеона». Тогда, в день несчастья, «Наполеон» купила мама…