— Дай — то бог! — покачал головой Камушев. — Дай — то бог!

Ладно, теперь, Екатерина Леонидовна, ответьте мне еще на один вопрос. Он будет касаться Вашего отца. Он сказал, что приехал в Москву для того, чтобы устроить ребенка в институт? Это правда?

— Конечно!

— А, в случае поступления Вашего брата в Московский ВУЗ, где бы он жил?

— Я не знаю, но, думаю, у бабушки. Конечно! Не стал бы отец его устраивать в общежитие, раз его родная мать живет в Москве.

— А квартира Вашей бабушки приватизирована?

— Да.

— На кого?

— На меня. Бабушка решила сделать это, когда мне исполнилось восемнадцать. Тогда все ее соседи, как по команде, ринулись приватизировать свои квартиры, ну и она туда же.

— А Ваш отец не предъявлял к ней претензий по этому поводу?

— Нет.

— Вы точно это знаете?

Катерина замялась.

— Вообще-то не знаю. Но бабушка, по крайней мере, мне ни о чем таком не говорила. Отец ведь очень давно выписался из квартиры и уехал в Красноярск. А я, наоборот, была там все время прописана. Так какие он мог предъявлять претензии, если я жила в квартире? Ведь ясно, что она, естественным образом, мне и достанется. Я думаю, отцу и в голову не могли придти никакие претензии.

Июль 1915 год.

Машенька Григорьева, правнучка Дмитрия Александровича, под оценивающие взгляды своей матери прихорашивалась перед зеркалом, примеряя новое платье, только что доставленное от портнихи.

— Ах, мама! Анатоль будет в восторге! Бирюзовый, — его любимый цвет.

— Главное, что он тебе очень идет, дорогая. — Улыбнулась княгиня.

Машенька довольная таким комплиментом, замурлыкала себе под нос какую-то песенку.

— Итак, дорогая маман, до свадьбы мне в приданное требуется, по меньшей мере, еще два платья. Одно из них непременно будет золотым, из такой материи, как у Верочки Горичевой, а второе нежно лиловым.

Она беспечно засмеялась и, подбежав к матери, обняла ее за шею, в порыве веселого довольства. И тут взгляд ее упал на шкатулку, стоящую на трюмо. Полудрагоценные камни, осыпающие ее поверхность, переливались своим многоцветьем, словно подмигивали, вторя хорошему настроению молодой девушки. И ее в тот же миг осенила идея.

— Мама! — воскликнула Машенька и схватила шкатулку.

— Ты только посмотри, сколько здесь бирюзы! Да ее тут на целую диадему хватит. А, что? Если совместить ее с какими-то другими камнями, хватит вполне!

Валентина Фроловна с любовью посмотрела на дочь.

— Мария, оставь шкатулку. Ты же знаешь, что ее содержимое в нашей семье неприкосновенно.

— Вот именно, содержимое, а значит, одни только алмазы! А почему бы не снять камни с ее поверхности? Ты думаешь, папа этому воспротивится? Ты посмотри, нет, ты только посмотри, какая здесь бирюза! Хороша, ведь правда?

— Очень хороша, дорогая.

— Так почему бы ей не красоваться в моих волосах, оттеняя новое платье, вместо того, чтобы безвылазно прозябать на поверхности этой затворницы шкатулки в твоей спальне!

Валентина Фроловна задумалась, окидывая взглядом шкатулку. Потускневший со временем бархат уже давно обращал на себя внимание княгини.

— Ты знаешь, а я ведь уже не раз подумывала поменять на ней бархат. — Княгиня хитро подмигнула дочери.

— Здесь много жемчуга, вот мы его и оставим потом, распределив по всей поверхности. Он будет великолепно смотреться на новом ярко-синем бархате.

— Мама! — обрадовано воскликнула Машенька и кинулась, чтобы обнять родительницу.

— Погоди радоваться, может папа не позволит нам этого сделать! — упредила дочь княгиня.

— Думаю, позволит!

— Ты так считаешь?

— Конечно. Я постараюсь убедить его в том, что поверхность шкатулки и ее содержимое, — вещи совершенно разные. И потом, ему сейчас совсем не до этого.

— Что это значит?

— Это значит, что вчера во дворе я случайно подслушала их с Павлом Максимовичем разговор.

— Разговор? — насторожилась княгиня. — И о чем же?

— Они опять рассуждали о надвигающейся большевистской заразе, огорчаясь по поводу того, что это зашло слишком далеко и может возыметь плачевные последствия. Павел Максимович даже сказал, что это во много крат опасней войны и Распутина! Говорили они и о своей организации, о ее посылах за границу. Мыслили, что с ней вскоре может статься, решали какие-то проблемы, в суть которых я и вникать не стала. Словом, мне их разговор быстро наскучил.

— Да, да! — согласилась княгиня. — Виктор действительно чем-то озабочен в последнее время. А мне и невдомек поговорить с ним, посочувствовать. — И она сегодня же решила исправить свою оплошность.

Вечером Машенька поговорила с отцом, а заодно продемонстрировала ему свое новое бирюзовое платье. После чего выскочила из его кабинета с сияющими от радости глазами. Отец не только разрешил им с мамой снять с поверхности шкатулки понравившиеся полудрагоценные камни, но и отдать в обработку алмазы, правда с условием, что этим займется лучший ювелир Петербурга.

— Ну, что, в самом деле, они лежат в таком виде. — Сказал Виктор Николаевич. — Ведь от того, что мы их обработаем, никому не станет хуже, а камни приобретут свою истинную красоту.

— Ах, папа! — Машенька чмокнула отца в щеку. — А давайте после обработки дадим всем камням имена! Пусть они будут символикой нашего рода.

— Алмазов шесть, значит и имен, начиная с Сен-Жермена будет числится шесть. — Пояснила Машенька. — А последнее, ввиду отсутствия мужского, будет женское, — мое! Так ведь, папа, или вы с мамой еще сына решите родить?

Виктор Николаевич покачал головой на дерзкий вопрос своей единственной избалованной дочери.

— Да, куда уж нам сына, если ты одна их целую дюжину заменяешь!

Машенька залилась смехом. — Ну, тогда, значит, последний камень будет наречен моим именем.

— Поступай, как знаешь, дорогая, — сказал Виктор Николаевич. — Может и впрямь в этой твоей затее что-то есть!

…… Большевистская зараза, как назвал революцию 1917 года князь Григорьев, не заставила себя долго ждать, грянув спустя два года.

Вся близкая родня князя, в том числе и Машенька с мужем, — Анатолием Ушинским, находились к тому времени во Франции. Виктор Николаевич, предчувствуя нешуточную ситуацию, заблаговременно позаботился о безопасности своих близких, отправив их за границу. Его приказу покинуть Россию, воспротивилась только жена Валентина, сказав, что отправится в эмиграцию вместе с мужем.

— Я уеду в самый последний момент, Валентина, — уговаривал ее Виктор Николаевич, — как закончу дела. И момент этот может оказаться далеко неблагоприятным.