Дом ждет вас. Еще три слова, и он исчезнет.

Перестаньте.

Это.

Читать.

Знаете что? Я вижу этот дом прямо отсюда. Боже, какой сегодня ветер! Листья на дереве колышутся, точно как я описал. Порывы ветра очень сильны. Не помню, чтобы раньше здесь поднимался такой ветер.

Дерево стонет и ломается. Не верю глазам! Какая буря! Сколько снега! Ветви пригнулись к земле. Дерево не выдерживает, корни выворачивает из земли. Господи милосердный, неужели никто ничего не сделает, ведь дерево сейчас упадет на дом!

Ах, конечно. Там никого нет. Дом пуст. Защитить его некому.

Боже, какая жалость! Смотрите, дерево падает, падает…

Вот и стена дома треснула, как яйцо под ударом молота. Настоящая трагедия. Такая красота не должна погибать в одиночестве, без любви. О, теперь крыша не устояла. На нее навалились ветви, обремененные веками и болью, и все здание обрушилось под упавшим деревом. Стены, и окна, и дверь. Завеса пыли скрыла все.

Что ж. Теперь и смотреть не на что. Дома больше нет.

Как я уже сказал, это был исключительный, единожды представившийся вам шанс. Так можно сказать о каждом из нас, если вы сентиментальны. Но не обо мне.

В любом случае дома больше нет. Мне больше нечем вас соблазнять. Отныне, боюсь, нас не ждет ничего, кроме слез.

Это все, о чем мне осталось вам рассказать: слезы, слезы, слезы.

Когда я уходил из лавки мясника, небо разукрасилось странными цветами. Словно северное сияние поймали и потащили к югу, пока оно не повисло над обшарпанным городком, как обещание чего-то большего, что скоро наступит.

Я сразу его возненавидел. Можно было бы об этом не говорить — вы меня уже знаете. Разумеется, я возненавидел его красоту, но еще сильнее я возненавидел его безмятежность. Мне хотелось залезть на ближайшую колокольню и попытаться стащить его вниз. Но у меня не было времени. Нужно было найти Квитуна и показать ему, в кого я превратился после посещения ангелов. Ведь я не сбежал от них, в отличие от него. Я стал гением жестокости и божественных мук; во мне могла отложить личинки любая муха, чье потомство питалось пороком и разрушением; под сводом моего черепа таились скорпионы, я испражнялся змеями и змеиным ядом Я шагал, и воздух вокруг меня пронизывали осколки ярости.

Мне хотелось, чтобы он увидел мое преображение. Чтобы он понял кем бы он ни был для меня прежде, теперь я вырвал из сердца эту любовь (если это была любовь) и скормил жестоким детям Майнца.

Идти по его следам было легко. Я с ходу замечал все тайные знаки мира, как никогда раньше. Казалось, я вижу перед собой его фантом он оглядывался через плечо на бегу, словно боялся, что ангелы догоняют его.

Постепенно этот страх утих, призрак уже не бежал, а спокойно шагал. Наконец он остановился, чтобы отдышаться. Дальше я пошел один, не нуждаясь в призрачном провожатом. Я знал дорогу.

Не только я — многие другие тоже отправились в путь и сошлись в том месте, куда меня привел инстинкт. Я видел, как они то тут, то там пробивались сквозь людскую толпу. За головами одних летели целые рои пчел, другие бесстыдно обнажились, бросая вызов праведным богобоязненным жителям Майнца не желавшим признавать их присутствие. Некоторые избирали необычные способы передвижения: искорками огней проносились в густой грязи под ногами и внутри стен домов или летели, почти невидимые, то взвиваясь к крышам, то ныряя к самой земле. Были и такие, чьи кости светились сквозь колышущиеся одеяния прозрачной плоти. Были существа без голов и конечностей, пробивавшие кирпич и древесину на пути к тому, что созывало нас всех. Откуда они, я не мог достоверно судить. Я никогда не видел подобных существ в кругах ада, но это ни о чем не говорило, поскольку я плохо знал области преисподней. Возможно, это были высшие формы демонов или низшие формы ангелов — или и то и другое одновременно. Это не казалось невероятным. В тот день ничто не казалось невероятным.

Итак, я сделал последний поворот и вступил на ту улицу, где располагалась мастерская Иоганна Гутенберга, лучшего в Майнце золотых дел мастера.

Это было обычное здание на обычной улице, и если бы вокруг не собирались такие силы, оно не привлекло бы моего внимания. Но не осталось никаких сомнений, что в этом непримечательном месте таится что-то очень важное. Иначе зачем воины неба и ада сошлись бы в жестокой битве на крышах и в воздухе над этим местом? Они перемешались, дети солнца и тьмы, и это были не шуточные бои, но битва не на жизнь, а на смерть. Я видел, как величественный демон упал с небес — макушка его черепа была снесена ангельским мечом; еще одного разорвала на части банда небесных духов, каждому из которых досталось по конечности. Другие силы сражались на огромной высоте, пронзая облака молниями; оторванные части тел падали вниз дождем из экскрементов и золота. Граждане Майнца упорно не желали замечать то, что происходило в вышине. Единственным признаком того, что день выдался необычный, было молчание горожан, обходивших мастерскую Гутенберга Они изучали свои облепленные грязью ноги, шагая мимо с выражением фальшивой решимости на лицах, как будто эта сосредоточенность могла защитить их от любого дождя, хоть серного, хоть ангельского.

Я интересовался сражением не больше, чем жители Майнца Для меня не имело значения, кто одержит верх — небо или ад. На этом переполненном поле брани я выступал за самого себя: капитан, солдат и мальчишка-барабанщик, целая армия в одном.

Но я воспользовался возможностями, которые подарила мне битва. Первая из них представилась, когда я поднялся по трем каменным ступеням от грязной мостовой к двери мастерской. Я трижды легонько стукнул в дверь костяшками пальцев. Дверь осталась закрытой. Меня подмывало применить к ней силы, зревшие во мне; они удваивались с каждым поворотом на пути к этой двери. Но если я это сделаю, воюющие стороны поймут, что я из их числа, и меня заставят присоединиться к армии ада или убьют воины неба. Лучше уж пусть принимают меня за обгоревшую человеческую развалину, выпрашивающую милостыню у дверей золотых дел мастера.

Немного погодя я постучал еще, на этот раз не костяшками пальцев, а кулаком. Я стучал, пока не услышал звук отодвигаемых засовов, внизу и вверху. Дверь открылась ровно настолько, чтобы мужчина лет двадцати пяти увидел меня; на его бледном веснушчатом лице я заметил черные потеки. Несмотря на свою боевую раскраску, он глядел на мое изувеченное лицо с явным ужасом.

— Мы не подаем нищим, — сказал он.

В ответ я произнес три слова:

— Я не нищий.

Эти слова прозвучали так властно, что изумили меня самого, их сказавшего. Если они поразили меня, то какое потрясение должен был испытать человек по другую сторону двери? Его рука, вцепившаяся в дверную коробку, преграждая мне путь, упала, а серые глаза наполнились скорбью.

— Это конец? — спросил он.

— Конец?

— Да или нет? — сказал человек.

Он отступил от двери, и она распахнулась, как будто на нее подействовало само мое присутствие на пороге. Я увидел удалявшегося молодого человека; он выронил нож, который держал в руке, не видной мне из-за двери, и пошел по коридору в хорошо освещенную комнату, где трудились несколько человек.