«Мне повезло. Я получила безразмерное черное платье, которое раньше носил инвалид, наверное. Платье было размером с палатку, и у него отстегивалась горловина. Я сразу подумала, что в нем смогу спрятать беременность. Никто не узнает, что происходит под ним. Обувь мне досталась кошмарная, но я продолжала ее носить», – вспоминает свою одежду Рахель.

Сестры по-прежнему старались держаться вместе, даже когда всех женщин разбили на подгруппы. Их выстроили в колонну по пятеро и оставили наблюдать, как других уводят в неизвестном направлении. Польский ветер начинал щипать, предвещая самую холодную зиму в европейской истории, а женщины задавались вопросом, что с ними будет дальше и можно ли сбежать из этого чудовищного места.

К счастью, времени даром никто не терял. Немцы понимали, что проигрывают войну, люди нужны на фронте, а производствам необходима рабочая сила. Как и в гетто, нацисты сознавали, что любой человек крепкого здоровья – даже еврей – может сослужить хорошую службу, прежде чем умрет. Завод, на который отправили девушек, занимался изготовлением боеприпасов для нацистских военно-воздушных сил, которыми немцы очень гордились. Технический прогресс позволял обеим воюющим сторонам наносить сокрушительные удары, но люфтваффе располагали «мессершмиттами», «юнкерсами», «хенкелями», «штуками» и «фокке-вульфами». Гитлер называл свои бомбардировщики «летающей артиллерией». Союзные войска одержали победу в воздушном пространстве Великобритании, Германия начала терять военную мощь. За время взятия Сталинграда немцы потеряли 900 самолетов, еще больше машин было повреждено. Все силы были направлены на помощь производствам.

Не догадываясь о своей судьбе, обесчеловеченные женщины Биркенау наблюдали, как меркнет свет и температура падает все ниже. Рядом слышался лай собак, крики людей и пулеметные очереди. Перепуганным женщинам приказали стоять молча и не двигаться, а надсмотрщики били тех, кто шатался или просился в уборную.

В конце концов, надзиратели позволили всем сесть в холодную липкую грязь и разлили по мискам мутную жидкость. В качестве посуды им раздали ночные горшки. Соленое варево отвратительно пахло, но, зажимая нос, женщины пытались протолкнуть его в себя, чтобы утолить жажду. «Нам раздали суп, но за неимением ложек мы ели его руками», – рассказывает Рахель, вспоминая, как тело боролось с отвращением и молило о пище.

Дальнейшие четыре часа они просидели в грязи, наблюдая за кроваво-красными отблесками огня печей в ночном небе и стараясь не дышать отвратительным запахом горящей плоти, от которого першило в горле. Один за другим к ним подходили лагерные старожилы, чтобы поизмываться: «Видите эти трубы? Тут людей травят газом. А потом сжигают. Если твою маму отправили налево, то она сейчас там».

Мозг напрочь отказывался принимать эту информацию. Эти слова казались настолько чудовищными, что в них нельзя было поверить. Но потом приходило подозрение, что эти существа с сумасшедшими глазами и шаркающими ногами говорят правду. У всех перехватывало дыхание от мысли, что их семьи отправились в газовую камеру, где их отравят и сожгут. Ошарашенная Рахель внезапно поняла, что если нацисты могут делать подобные вещи с невинными людьми, то такое же отношение ждет и нерожденного ребенка. Живот пронзила острая боль, она с трудом могла дышать.

Ее плохое предчувствие о том, что может случиться, если о беременности узнают, полностью оправдалось. СС наверняка рассчитывали, что среди депортируемых найдутся беременные. Те, кто уже не мог скрыть своего положения, сразу направлялись в газовые камеры, но война обернулась против немцев, и они остро нуждались в любой рабочей силе. Нацисты организовали примитивное оперативное абортирование, которое проводили врачи из числа заключенных. Многие женщины, ложась под нож в условиях такой антисанитарии, расставались там с жизнью. Некоторые, не успев себя раскрыть, теряли детей от недоедания. Тем, кому позволили выносить ребенка, не давали с ним встретиться, морили его голодом или отдавали доктору Менгеле для опытов. В специальном блоке, который он называл «Зоопарк», командующий СС и его команда проводили негласные опыты над близнецами, младенцами, карликами и взрослыми: от стерилизации и кастрации до электрошоковой терапии и ампутации – обычно без анестезии. Акушерки советовали матерям сразу убивать своих детей, чтобы избежать пыток.

Внезапно, в корне меняя свою политику, СС объявило, что аборты прекратятся, а беременным женщинам станут выдавать увеличенный паек и освободят от бесконечных построений. Вскоре приказ отменили, а детей забрали на «германизацию», после чего раздали в бездетные немецкие семьи. Около 300 женщин, находившихся в акушерских блоках, были отправлены в газовые камеры. Дети, которых не отправили в Германию, умерли от голода, холода и болезней. Некоторые были отравлены и сожжены. Кому-то делали инъекции в сердце, а кого-то утопили в ведре.

Рахель не знала всех этих подробностей, но она была уверена в одном: Аушвиц – это фабрика смерти. Шокированные мыслью, что вся их семья уничтожена, Рахель и ее сестры узнали от других узников, что камеры замаскированы под душевые. «Рано или поздно мы присоединимся к своим родным в печах», – холодно добавил кто-то. Несколько часов спустя, когда солдаты СС растолкали их, чтобы вести в душевые, заключенные отчаялись. Люди всхлипывали и слепо шли друг за другом на бойню, положив руку на плечо идущему спереди и уже не заботясь о наготе. Многие узники вслух молились и пытались заключить с Богом сделку, что если они выживут, то станут лучше и посвятят жизнь помощи другим. «Они привели нас в комнату, я увидела душ. В тот момент я решила, что все, сейчас я надышусь газом, нам всем пришел конец. Но из душа полилась вода, мы снова были спасены», – говорит Сала. Еще мокрых, их опрыскали дезинфектантом, вывели из комнаты, выдали тюремные робы, немного хлеба и мыла и направили к железнодорожным путям, по которым все они прибыли чуть больше суток назад.

Зажегшаяся от маленькой искры надежда разгоралась сильнее по мере того, как холодная вода смывала с кожи страх. Вода означала жизнь. А жизнь здесь означала Arbeit – труд. Если усердно трудиться, то можно выжить. Женщины вновь погрузились в молчаливое повиновение. Рахель и ее сестры держались вместе. Их снова посадили в отвратительные вагоны, которые привезли их в это место, и с пробирающим до костей лязгом дверь за ними захлопнулась.

Сидя в темном вагоне, сестры задыхались от тошнотворного запаха пота, страха и мочи, который не выветривался, а женщины уже не сомневались в своей судьбе «пойти по трубе вверх». Глаза привыкли к темноте, и пассажиры смогли оглядеться – там оказалось около 80 женщин, которые не представляли свою дальнейшую судьбу. Они не видели неба несколько дней и не могли пошевелить конечностями.

Никто не спал. Все страдали. Некоторые умерли.

Они размышляли над тем, что в некотором роде были спасены от воздуха, наполненного человеческим прахом. Дальнейшая судьба никому не была известна, но мало кто осмеливался надеяться на жизнь «после Аушвица» – места, где последний вздох человека был наполнен прахом его родных.

Поезд дернулся и затрясся, женщины с криком прижались друг к другу. Состав пробрался сквозь колючую проволоку, и все, затаив дыхание, ждали. Рельсы вели их прочь из самого страшного места на земле. Сала локтями расчистила себе путь к маленькому окну. Когда поезд набрал скорость, девушка увидела мелькавшие в окне яблоневые сады и обширные поля, на которых люди сажали капусту и морковь как ни в чем не бывало. Перед ней простирались тысячи гектаров фермерских полей, которые обрабатывали заключенные и немецкие граждане, направленные на развитие сельского хозяйства. Люди в Аушвиц-Биркенау умирали от голода, а сразу за заграждением мир изобиловал свежими продуктами.