– Я устал, – вторил ей Лука. – Я устал видеть все это безумие, которое взвихривается вокруг, словно смерч в степи. Неужели кто-то всерьез может считать нас чем-то иным, нежели просто жертвой? Нас используют в качестве наживки, чтобы поймать более крупную дичь.

– Ты не прав, – возражала ему Лайма. – Невежество власть имущих более значительно, чем у простого подданного. Власть отрывается не только от народа, но и от реальности. Кто может указать папе-императору на его ошибку, если он изначально непогрешим? Возможно, их внимание чем-то привлечено. И мне кажется, кое в чем они не так уж ошибаются. А кто знает, может быть, ты и есть тот, кто должен прийти, – сказала она и, повернувшись на бок, улыбнулась ему.

– Ты смеешься надо мной, – с горечью сказал Лука. – Какой из меня Хозяин? Разве тянет на мессию тот, кто с детства боялся собственной тени?

– Я не замечала, чтобы ты чего-нибудь или кого-нибудь боялся. Теперь, когда мы все равно стоим на последнем пороге, я могу сказать, что не встречала более смелого воина, чем ты. Ты напрасно клевещешь на себя.

Наступило долгое молчание. Слышны были осторожные шаги стражника в коридоре, потом его кашель. Откуда-то издалека слабо, но ясно доносилась музыка – веселая и беззаботная.

Лука, пошевелившись, скрипнул стулом.

– А что это за дракон, о котором распинался этот сморчок, хозяин школы?

– Не знаю, только думаю, ничего хорошего они нам не приготовили.

– Нам? – удивился Лука.

– Конечно. Ведь мы все выйдем послезавтра на арену. Ты, я, Лок. А еще все наши, оставшиеся в живых после битвы с рыцарями. Рыцари гонят пленных для триумфальных игр. Так что мы встретимся на арене и с эльфом Сэмом, и с епископом-волхвом Салемом, и с гоблином Метафием… если только они уже не погибли и не переработаны в подарки на ближайшем Конвертере.

– Я не хочу биться на потеху равнодушным. Мне страшно…

Тронный зал дворца папы-императора Бастиана назывался Залом Мудрости. Огромное помещение уходило ввысь обширным куполом еще старой постройки. Собственно, все большие здания были построены так давно, что память не сохранила даты. А написанное, все книги с планами и чертежами, с рвением уничтожалось в эпоху разорения Смутного времени.

Но сохранились росписи, тайна красок которых была утеряна вместе с прочими достижениями предков: никакими стараниями не удалось уничтожить прежнюю мозаику, ее лишь дополнили новым сюжетом, старательно намалеванным поверх бывшего. Папа-император, скользнув скучающим взглядом поверх склоненных голов придворных, пошел еще дальше и остановил глаза на куполе. Сухое, строгое лицо смотрело громадными глазами в звездное небо, куда были направлены все устремления не только изображенного на куполе, но и многих других. Это была воплощенная в изображение мечта; впалые щеки и жесткие складки сухого рта как нельзя лучше подошли для этого нового замысла. Папа-император Бастиан не знал художника, который пририсовал нимб вокруг головы Господа, не знал и того своего предшественника, которому пришла в голову мысль изобразить рядом с Христом и Матерь Божью. Но теперь Оба устремляли взоры Свои в неведомую даль, куда и надлежит стремиться рабам земным.

Утомившись смотреть вверх, Владыка опустил взор на склоненных подданных. Сановники и чиновники пришли доложить о мерах по проведению праздника и услышать указания по поводу чествования рыцарей, победивших малое войско лесных. Вернее, сброд, возомнивший себя войском и, конечно, не устоявший перед организованным воинским отрядом союзников-рыцарей.

Во дворце папы-императора было многолюдно во время приемов. К двум сотням слуг, прислужников и прислужниц добавлялись сопровождающие сенаторов, судей, воинских и полицейских начальников. Сановники и чиновники предпочитали близость духовной и административной власти в лице папы-императора, чтобы и самим ощущать свою отличность от всех тех, кто находится где-то внизу. А уж тем более от нелюдей, лесных, которых так много пригнали с собой союзники-рыцари.

Но была еще одна причина, заставлявшая знать тесниться возле престола папы-императора. Это смутная тревога о наступающих временах, о событиях, несущих перемены, и вряд ли лучшие. Люди старались не думать ни о Бешеном Юре, ни о грядущей войне. На словах все радовались победе рыцарей, но каждый понимал, что воинское счастье может в любой момент повернуться спиной. Привыкшие за столетия жить в относительной роскоши, привыкшие к мирной жизни и вере в безопасное будущее сановники с возрастающей тревогой воспринимали любой намек на возможные перемены в спокойной жизни. Сказано ведь, от Конвертера не убежишь. Папа-император был символом и гарантом их благосостояния, гарантом их высокого статуса, гарантом самой жизни. Здесь, в тронном зале, под грозным и неусыпным оком Христа и Девы Марии всех охватывали спокойствие и вера.

До сих пор.

Папа-император Бастиан понимал чувства людей. Когда-то и он сам вот так же прятался за спинами других сановников, чтобы в один из дней воспользоваться своим положением и стать лучшим среди лучших. Другие не смогли, а у него хватило сил. Другие не имели такой веры в себя, не верили в свое необычное происхождение от Хозяина, а он, Бастиан, решился.

А теперь новый претендент явился в Рим, являя собой новую и, кажется, самую большую угрозу для трона и государства. Потому что символом государства и трона был его святейшество папа Бастиан. И именно ему угрожало появление уродца по имени Лука.

Это если верить пилигриму Эдварду.

Но ведь и он, папа Бастиан, был в свое время в таком же подвешенном положении, как этот Лука. И так же точно его жизнь висела на волоске, и он в свое время вынужден был без надежды выйти на арену доказывать свою силу и удачу.

Государь шевельнул бровью, и немедленно по сигналу церемониймейстера все пришло в движение. Раздались сигналы труб, музыканты после первых аккордов стали играть тише, вперед вышел постельничий Константин и объявил начало приема.

Константин был единственный, кто помнил папу еще искательным и льстивым слугой дворца. Бастиан не стыдился своего прошлого, потому что давно усвоил простую истину: только раб может стать Властителем. Гордых и непокорных сминают еще на первых шагах к трону, Власть любит искренне преданных и искренне покорных, всех остальных перемалывают жернова страха. Константин никогда ни на что не претендовал, он любил свою дочь, ставшую женой правителя, а потом, после ее смерти, перенес свою любовь слабого человека на ее бывшего мужа, папу Бастиана.

Слушая доклад легата Иоанна, начальника городской полиции, папа Бастиан внезапно вспомнил все эти годы, после того, как он встал на вершину власти. И содрогнулся: словно бы не чиновники сейчас толпились внизу, а все те тысячи, которых он вынужден был отправить в Конвертер, чтобы окончательно утвердиться там, где ему и полагалось быть по праву крови.

Он усмехнулся, потому что и сам с течением лет готов был поверить словам, которые так никто и не доказал: в глубине души, несмотря на славословие слуг, он так и не поверил, что является прямым потомком Создателя.