Иннокентий Сергеевич, как всегда, в своих рассуждениях неповторим. Но я всё равно танцевать летку-енку отказался. Не из-за содомитов, просто не нравится.

– Раньше мы с тобой колготки носили. Помнишь? Не забыл? Давай тогда уж и это возродим, – сказал я Иннокентию Сергеевичу. – Протест против Евровидения должен быть осознанным, леткой-енкой мы его не оживим, плацдарм мужских поцелуев в губы, которыми изобилует «Война и мир», потерян. Это плата за хорошие стрижки, Кеша. Чайковский нам предъявляет вексель за наше прыганье в образах крыс на утреннике в детском саду. Чайковский! Отдай ему эту летку-енку. Больше теряли…

Иннокентий Сергеевич Федюнин прочёл в меню: «фазанята».

Как-то страшно разгоревался. Второй час ничего толком не едим, а успокаиваем.

Как можно успокоить Кешу? Методов не так уж и мало. Но часть их противозаконна, а другая часть построена на психоанализе.

Проблема с психоанализом Иннокентия заключается в том, что мы с ним ходили в один детский сад и даже шкафчики наши были по соседству, в самом тёмном углу. На моём шкафчике было изображено то, что воспитатели фарисейски называли «картошка». А на шкафчике крошечного тогда Кеши была изображена здоровенная синяя морковь или даже баклажан, просто мы слова такого не знали.

Короче, психоанализ Иннокентия – это психоанализ и меня отчасти. Что страшно, конечно.

Проклятые фазанята.

А ещё Федюнин, который тоже посмотрел «Сыновей анархии», сказал, что если бы у Горбачёва была внешность главного героя, то ему бы простили всё и он продолжал бы управлять СССР в составе огрызков Рязанской и Пензенской областей.

Купаясь во всеобщей любви.

Один раз Федюнин попросил в ресторане на каком-то крае Норвегии базиликового оливкового масла. Это произошло после посещения нами фермы, на которой коровы, такие, знаете, жизнерадостные коровы, жрут рыбий фарш с бошками. Вместо сена и прочего силоса. Просто наяривают сельдей коровы. Или не только сельдей, я в размешивающий чан заглянуть два раза успел только: первый – когда мне показалось, что в чан упала моя полиэтиленовая шапочка, а во второй раз – когда окончательно убедился, что шапочка моя в чане.

Думал, что взвоют сирены! Прибегут свирепые дояры в ярких резиновых сапогах, и дело может кончиться тем (зная Федюнина), что меня в этот чан и замешают для питательности и в воспитательных целях.

Федюнин умеет всегда тактично отойти в сторону. Есть за ним такая приятная черта.

Так вот, отдышавшись от северной коровьей фермы, на которой коровы жрут улов из сейнеров, сели мы в ресторан с несколькими перечёркнутыми буквами в названии. Федюнин, пока я боролся с дурнотой, спросил на своём искристом иностранном языке, в котором в разных долях присутствует английский, немецкий, испанский, язык дельфинов, отчего-то финский и такое, знаете, эмигрантское, немного картавое присвистывание на сочетании согласных, – этого самого базиликового оливкового масла.

Небо висело просто под нами, облака можно было трогать, Федюнин выпил всего-навсего бутылку аквавиты – так, разминка. Правда, я и сам хватанул с промозглого ужаса порцию чёрной непрозрачной водки. Ну, никак не тема для базиликового масла. Нет контекста. Его нет. Нету. Есть пение, пляска, вбивание гвоздей в столешницу кулаком (Кеша это любит), мой армрестлинг с желающими, потом молчаливое женское согласие и пробуждение в причудливой комбинации.

Я только успел сказать Федюнину, я только успел обратить его внимание, пока официантка, основательно наступая на всю полноту ступней, удалилась, что последний раз здешние обитатели оливковое масло пробовали при осаде Палермо, в XII или XIII веке, в раскалённом виде льющимся на их белокурые головы, лезущие на штурм… Что, может, память о вытье и катании под стенами с царапанием себе разъеденного лица ногтями ещё жива? Что стоит только произнести негромко «оливковое масло», и городок несколько преобразится? Мы станем первыми православными мучениками в сих диких местах, если найдут потом в коровьем фарше хоть что-то от нас православное?

Но тут нам вынесли, не поверите, двухлитровую бутыль, протёрли её, распечатали, вставили в неё дозатор, молча водрузили на стол и приняли основной заказ: картошку и пирог с рыбой и говяжьей печенью.

Выпив ещё бутылку аквавиты (это алкогольный жидкий картофель со специфическим запахом немецкой оккупации и зачем-то тмина), Федюнин вылил треть сосуда масла себе в миску, накрошил туда хлеба, намял картофелю с вонючей салакой и сказал, что это любимое блюдо и его архангельская бабушка научила так делать.

Я прекрасно помню архангельскую бабушку Федюнина. От неё можно было ждать многого. Меня она научила прятать сигарету «Прима» горящим концом в нос. Я тогда в пятом классе учился – мне пригодилось. От неё Иннокентию Сергеевичу достались по наследству руки, способные накрыть глобус целиком, упрямство и серые красивые глаза, которые он регулярно украшает кровавыми прожилками хорошо поскитавшегося викинга.

На бутылке с оставшимся оливковым маслом нас попросили оставить подписи. Я стесняться не стал и подписался «Лучано», а Иннокентий присобачил поднесённым скотчем свою визитную карточку на сэкономленном шведском языке.

Потом мы смотрели на бушующее море. Потом пошли на местные танцы и скоро снова смотрели на бушующее внизу море.

А может, правда, бабка Федюнина была любима итальянцем, думал я, кутаясь в барбур. Всяко ведь быть могло. Хрен его знает, что за мир, в котором мы живём. Я – полушотландец, полунепоймикакой маньчжуро-мордово-немец. Федюнин – помор с тоской Базиликаты в душе.

И будем мы скитаться, пока не найдём себе покой у ворот какого-нибудь недорогого пансиона для брошенных судьбой на ветер старичков.

А, ну да! С утра выслушал три тысячи поздравлений с Днём св. Патрикея.

Особенно отличился в поздравлениях кто? Вы догадались, да. Со вчерашнего дня, вероятно, шла работа творческой лаборатории И.С.

Поздравление Кеши прозвучало примерно так:

– Как сказал Платон, – Федюнин говорит глубоким баритоном, – Платон мне друг, но истина дороже! Поздравля… днё… хоть ты и не… пра… Па… трика… в этот де… мы… расая! Расия!..

Я перебил:

– Ты который день гулеванишь, кавалер несвежий?!

А на том конце воображаемого в «Мегафоне» провода короткие гудки. Видимо, Патрик зашёл в дом к Кеше окончательно. Поставил лиру в угол, поплясал, попросил укрыть от ищеек. Потом Патрик заблюёт периметр, залапает до блеска всё доступное и ждущее, разобьёт машину об автоматические ворота. Он не в первый раз заходит.

Я тоже, конечно, посильно отмечу новый и прекрасный праздник. Вот как выглядят поющие про столицу Ольстера негры, так и спляшу. Примерно так.