— Те, кто занимается литературой, рискуют впасть в пессимистическую философию. Если бы он имел дело с техникой, то добился бы успеха.

Сидя навытяжку, я слушал эту галиматью. Странно подумать, но здесь, сейчас решалась моя судьба. И дураку было понятно, что означали только что сказанные физиономистом слова "Лучше будет воздержаться." Мадам, заплатив какую-то сумму, вышла от физиономиста как будто успокоившись, а у меня на душе скребли кошки.

Я сомневался в религии моего отца, считая её суеверием. Но я не мог относиться к ней с пренебрежением, поскольку он поставил на карту свою жизнь, принеся всего себя в жертву своим убеждениям. А мадам, которую я почитал как свою мать, не марая рук, с преспокойным сердцем решала мою судьбу, выслушивая какого-то паршивого физиономиста! И мне не оставалось ничего другого, как безучастно наблюдать за этим попранием человеческого достоинства. Я был в ярости. Я был удручён. Мы вышли к железнодорожным путям, и мадам как ни в чём не бывало сказала:

— Мне надо пройтись по магазинам, а вам куда?

В ту минуту моё лицо, наверное, было иссиня-белым от внутреннего напряжения.

Теперь я доподлинно знал, что в отношениях с М. не только господин С., но и мадам С. не на нашей стороне. До сих пор, размышляя об узах брака, я мечтал о том, чтобы, женившись, принести счастье не только своей супруге, но и её родным и близким. Теперь же я не только испытывал сомнение в том, что смогу составить счастье М., но и от её родителей ждал одного только проклятья. Участь моя была безрадостна. Но, поскольку женитьба в любом случае могла состояться лишь после окончания университета, я сжал волю в кулак и решил ради своей любви употребить все силы на самоусовершенствование. И таким образом применить к себе то, что я заявлял в "Письме безнадёжно влюблённого", написанном в пору моей учёбы в лицее. Разумеется, я рассказал о своём решении и о своих горестях И. Он сразу предположил, что чета С. противится моему браку только потому, что я сын бедного рыбака, и, утешая меня, сказал:

— Попробую сосватать тебя в качестве своего сына.

Много позже я узнал, что это привело к другому недоразумению. М. решила, что я заделался приёмным сыном богатого промышленника.

10

В это время — я только что перешёл на третий курс — мой друг Кикути готовился к сдаче экзаменов на гражданского чиновника и уговорил меня заняться вместе с ним за компанию. Кикути учился на юридическом и после окончания учёбы мечтал остаться в университете, поэтому ему не было нужды сдавать экзамен на чиновника высшего разряда, но он заявил, что хочет изучить в целом правовую систему Японии. Я тоже не собирался становиться чиновником, и никакой необходимости сдавать экзамен у меня не было, но я всё-таки решил вместе с ним изучить законодательство.

В университете почти не осталось обязательных лекционных курсов, и мне казалось, что я в праздности растрачиваю последний год своей студенческой жизни, к тому же мне захотелось, пользуясь случаем, изучить законодательство, регламентирующее общественную жизнь Японии. С другой стороны, мною двигало желание отвлечься от бесполезных страданий по поводу М., сосредоточиться хоть на чём-нибудь другом.

Почти все наши однокурсники, собиравшиеся стать гражданскими чиновниками, перейдя на третий курс, постарались сразу же уехать подальше от столичной жизни, чтобы лучше подготовиться к экзаменам. Я тоже подумал, что для занятий нам надо бы куда-нибудь уехать, но Кикути, так же как и я, был не слишком богат, поэтому мы не могли, подобно другим, позволить себе жизнь на каком-нибудь горячем источнике или ещё где-нибудь в горах.

Здесь мне, наверное, надо несколько подробнее рассказать о моём друге.

Мы подружились ещё в лицее, и я всегда считал его своим нравственным ориентиром. По сей день, когда в моей жизни случается кризис, я вспоминаю о нём, прежде чем принять какое-либо решение. В самые горестные дни я находил утешение, глядя на его благостное лицо. Порой мы устраивали состязание в учёбе. Всё это побудило меня при публикации романа "Судьбоносные дни", написанного в память о моей юности, посвятить его Кикути в знак нашей дружбы. Провести вместе с таким другом последний год студенческой жизни было немыслимым счастьем, поэтому я решил готовиться к экзаменам на чиновника.

В это время мой земляк Кондо, поставлявший химикаты владельцам бумажных фабрик, расположенных у подножия Фудзиямы, настойчиво приглашал меня остановиться у него, убеждая, что его тихий дом как нельзя лучше подходит для занятий. В начале мая мы с Кикути поселились у него. Если перейти через мост Онари в Нумадзу и идти мимо храма Хатимана[57]через рисовое поле по направлению к средней школе, посередине дороги будет небольшая рощица сакуры, в которой стоит тесноватый, но опрятный одноэтажный домик. Нас поселили в светлой восточной половине.

В нашем распоряжении была лишь гостиная, обставленная в европейском вкусе, служившая хозяину деловой конторой. Молодая жена Кондо, на попечении которой было двое маленьких детей, не имея служанки, проявляла о нас всяческую заботу, ни разу не выказав на лице неудовольствия. Днём мы занимались в этой конторе, а ночью там же укладывались спать, отодвинув в сторону стол и стулья. Было довольно тесно, но Кикути ни разу не пожаловался на неудобства. Мне часто приходилось укорять себя за своевольный нрав, но в доме Кондо я без каких-либо проблем прожил почти три месяца.

Два месяца мы отвели на первый этап подготовки к экзаменам, организовав своё время так, что шесть часов долбили право, и только потом позволяли себе почитать что-нибудь из художественной литературы или совершить прогулку. Воскресный день целиком отводился для прогулок, и я подробнейше знакомил друга с моими родными местами, показывая ему морское побережье, реки и горы. Наверное, он удивился, впервые узнав, какая нищета меня окружала с детства.

Как-то раз, когда мы занимались в доме, нас навестила госпожа С., приехав из усадьбы. Она привезла для меня летнее кимоно из синей с белым узором ткани. Я был очень рад. Летнее кимоно было как нельзя кстати. Я не мог каждый день одеваться по-европейски, а кроме простенького юката, у меня ничего не было. Но более всего синее кимоно обрадовало меня потому, что напоминало мне о М.

Когда в Нумадзу стало невыносимо жарко, мы по приглашению Кондо переселились в дзэнский монастырь Сэйрюдзи в Готэмбе. К тому времени мы приступили к третьему этапу занятий и уже по десять часов в день зубрили книги по юриспруденции. Мы полностью отказались от художественной литературы и журналов. Перестали бриться. Точно аскеты-монахи изо дня в день умерщвляли плоть, закаляя дух.

Храм Сэйрюдзи расположен в роще старых криптомерии на склонах горы Фудзиямы, приблизительно в часе езды на конке к востоку от Готэмбы. Пройдя по заросшей кустами горной тропе в ворота храма, выходишь к башне с колоколом. Днём каждый час бьют в колокол, возвещая окрестным крестьянам время суток, но если взобраться на башню, откроется широкий вид на склоны горы с рассыпанными там и здесь купами деревьев, в тени которых можно заметить крестьянские домики. Но нигде не видать ни души. Недалеко от храма Сэйрюдзи проходит старый тракт, являющийся важной транспортной артерией, ведущей в сторону города Ямакиты, но, поскольку поблизости нет домов, почти никогда не видно идущих по нему людей. Спустившись от храма к старому тракту, оказываешься перед ветхой кузницей, возле которой откуда-то набежавшие дети наблюдают, как подковывают клячу. В полуразрушенной лачуге болезненная на вид девушка постоянно плетёт ивовые корзины…