Под воздействием старого доброго зелья Роки сценарии поведения Баснера в голове Шивы развивались и их содержание становилось настолько убедительным, что он почувствовал доверие к баснеровским лжетеоретизированиям. Шива даже коротко набросал кое-какие соображения по этому поводу, сохранив их где-то на границе сознания, с тем чтобы потом, при случае, проверить их.

Через какое-то время, неминуемо, трава начала мутить его мысли, и тогда к дому подошла тень Роки и постучалась в дверь. Дикий ужас взобрался вверх по водосточной трубе и пронзил мозг Шивы через крошечное окошко в ванной. Ощутив чье-то присутствие, когда посреди ночи он зашел в туалет, Шива поднял глаза и столкнулся с серозно-черным лицом. Печальный, изможденный рот Роки открылся, изрыгая докучливую мольбу: «Есть какая работенка, Док? Маленькая, крошечная, для меня не бывает мелких поручений. Я вычищу твои ногти за десять пенсов, да, вычищу, пока они не засверкают, как две половинки луны, о да, я справлюсь…» Шива смотрел не отрываясь в грустные мертвые глаза, после чего закрыл окошко с удивительной неспешностью, сменил одежду и спустил в трубу потраченную жизнь.

Дэвид Элмли сидел у себя в квартире в Тутинге. Она находилась на первом этаже блочного дома тридцатых годов, именовавшегося «Мимоза-Корт» и расположенного в двадцати метрах от Хай-роуд. Вокруг дома валялось битое стекло, росла пыльная трава, а в четырех этажах оттуда плоская крыша упиралась в монохромное небо. Ну и, конечно, от здания «Мимоза-Корт» расходились две спирали генетического кода южного Лондона: бесконечно перестраиваемые мясные лавки, международный пункт связи и ночной магазин. А за горизонтальными свинцовыми окнами дома скрывались невидимые жизни его обитателей.

Сначала Элмли снимал здесь комнату в квартире знакомого студента, который владел ею на правах аренды. В то время в квартире проживало четверо, каждый создавал собственный маленький мир в одной из кубических комнат, выходивших в узкий коридор. Тесная кухонька была неизменной базой для кулинарных экспериментов; кастрюли с чем-то бобовым бурлили на заляпанной жиром плите, странные фруктовые напитки готовились в массивном блендере. Элмли помнил тщательно составленные и развешанные графики дежурств, заполненные цветными полосками — свой цвет для каждого жильца, что порождало множество взволнованных противоречий. Теперь эти жесткие обвинения упрямого эгоизма и непоколебимые позы мученичества ощущались как наследие варварства, но, оборачиваясь назад, Элмли считал их всего лишь необходимыми колебаниями молодых людей на пути к взрослой атрофии.

Остались в прошлом пыльные растения в горшках и неудобные матрасы-циновки на полу, канули в Лету любимые потертые коллекции пластинок, постеров с выставок искусства в европейских столицах как не бывало, исчезли и сами одетые в джинсы студенты, которые сидели на коленях на ветхом ковре и забивали «косяки» с травой, искали языками губы друг друга, усеянные угревой сыпью, или играли в го. Один за другим, они были вытеснены собственными повзрослевшими клонами. Владение на правах аренды квартиры перешло к Элмли, а когда его бизнес был на гребне волны, он вышел из доли и в начале девяностых воспользовался своим правом купить квартиру по линии Совета.

Неудача брака с Митико столкнула Элмли в эту стабильность. Для Шивы Мукти не было сюрпризом то, что Элмли перепутал деловые мотивы с любовными отношениями — Шива понимал: кипучий и безосновательный энтузиазм побуждал Элмли видеть основу любого союза как нечто взаимозаменимое. Положение или убеждение — одно могло заменить другое.

Спустя годы Элмли обустроил квартиру со вкусом, но аскетично. Стены белые, паркетный пол выкрашен черным. Мебель и всякая техника — по минимуму, только самое необходимое и в основном по возрасту сопоставимое с самим зданием. Создавая эту среду, Элмли получал удовольствие, но теперь чувствовались холод и пустота, модернизм оказался пародией сам на себя.

После ухода Митико Элмли решил, что устроит себе достойную жизнь в качестве бакалавра. В его квартире хватит места и для работы, и для культурных поисков, и для хобби. Он станет путешествовать. В отличие от тех одиночек, что не умеют общаться с детьми, он поддерживал близкие и теплые отношения с отпрысками своих друзей. Как же бедные родители завидовали ему! Когда дети подрастали, они находили в дяде Дэвиде именно тот тип верного друга, с которым можно быть на равных, который видел разницу, когда дело касалось преодоления непростого этапа гормонального перехода от ребенка к взрослому.

К сожалению, друзей, захотевших воспитывать детей в соответствии с идеалами Элмли, не оказалось. Он мог цепляться за них — так он думал, — но расставаться с ними было испытанием. Налаживание новых отношений предполагало спонтанность, качество, которым Элмли обладал только на уровне фантазии, когда он объявлял себя готовым взяться за то, сделать это или купить еще что-то.

В результате он уцепился за Шиву Мукти. Вместе с ним бродил по ярмаркам-распродажам и суматошным игровым площадкам Кентона. Шива Мукти позволял ему полакомиться остатками со своего ломящегося от изобилия стола, будь то случайные связи или страстные поцелуи. Шиву Мукти Элмли никогда особенно не любил, но его самодельный плот, сколоченный из неловкой дружбы, наскочил на мель, и вот они вдвоем сидят друг напротив друга в столовой для сотрудников «Сент-Мангос» и обслюнявливают возрастающий институциональный характер их отношений.

Позиция крёстного в политеистической картине мира отсутствовала, но Элмли пробовал соорудить нечто особенное вместе с Моаном. Для начала он старательно запомнил дни рождения, однако Моан был поглощен семейным кругом и едва ли придавал этому значение. Шли годы супружеской жизни, и Шива, казалось, все меньше и меньше склонялся к тому, чтобы снять разделение на работу, семью и ту малость социальной жизни, которой он обладал. В компании Шивы Элмли мог находиться в переделах столовой у него на работе и изредка, когда бывал допущен, в домашней столовой семейства Мукти.

Элмли нравилось, когда Мукти приходили к нему в гости в Тутинг. Он часто думал над тем, как их угостить и чем развлечь, и представлял ту гордость, с какой он продемонстрирует им царящий вокруг порядок и уют его счастливой одинокой жизни. Элмли понимал, что в этом было что-то неправильное, похожее на желание подросшего мальчика похвастаться своими игрушками. Впрочем, это не имело значения, поскольку даже Шива с трудом решался на такой долгий вояж в южном направлении, а когда все же решался, то в итоге был в состоянии только вращать глазами, уставясь в пол гостиной и жалуясь на судьбу. Недавно Шива отважился на подобное путешествие в компании травы, перепавшей от Роки. Они оба дымили марихуаной, и Шива изливал гнев, испепеляя в раскаленных углях горячечного воображения любой жест, исходивший от Зака Баснера, отчего мозги его друга тихо шипели на сковороде подкорки. Из желания подумать о чем-нибудь более приятном, Дэвид Элмли поймал себя на том, что вражда Шивы с Баснером затягивает и его, как будто он был в нее непосредственно вовлечен, несмотря на все попытки этого избежать. Он обнаружил, что теперь видит в этом смысл. Его жизнь представляла собой последовательность неудачных связей, а в профессиональной деятельности, куда ни посмотри, все вокруг на сто восемьдесят градусов предсказуемо. Ему стало отчетливо ясно — нужно объединить этих разобщенных людей или навсегда развести их в разные стороны.