— Все! — крикнул Витька.

Колесников заматерился и вдруг юркнул за дверь. Витька успел вцепиться в ручку и рванул на себя. Колесников проворно высунул из-за двери босую ногу и пнул Витьку в живот. Витька ахнул, вытаращившись, и выпустил ручку.

— Точно — чухан какой-то, — сказал Колесников задыхающемуся Витьке. — Подожди полчаса, понял?

Дверь захлопнулась.

Витька повис на перилах и выпустил меж пролетов длинную, тягучую слюну. Дыхание сквозь спазм пробиралось обратно в грудь, как жилец в разрушенный дом. Из-за двери донеслось громкое кряканье пружин. Это Колесников разложил диван. Витька понял — зачем.

Он подскочил к двери и принялся звонить. Звонок поорал, а затем умолк, — видно, Колесников выдернул провод. Тогда Витька стал пинать в дверь и кричать:

— Ко-ле-со!.. Вы-хо-ди!.. Ко-ле-со!.. Вы-хо..

Дверь неожиданно раскрылась, едва не двинув Витьке по лбу. Колесников, взбешенный, стоял на пороге.

Витька, не размышляя, ударил его в глаз. Тотчас Колесников звезданул Витьку в зубы. Витька отлетел, взмахнув руками. Все же Колесо был старше и сильнее. Витька не успел обрести равновесие и взглядом поймать Колесникова, как тот снова врезал ему по зубам, а потом коленом в пах.

Из Витьки мгновенно вылетели все мысли и чувства. Боль заполнила его по самую пробку и свернула в зародыш.

Колесников зачем-то стащил Витьку вниз на один лестничный марш, повалил на цементный пол и для подстраховки еще несколько раз пнул в грудь и живот. Присев на корточки, он посмотрел, как Витька корчится, и виновато сказал:

— Сам напросился, дурак…

Затем босые ноги Колесникова ушлепали вверх по лестнице и лязгнула дверь квартиры.

* * *

Витька еще повалялся на полу, а когда отпустило — сел. Из разбитой губы на подбородок текла кровь. Витька потрогал губу пальцем. «А у Колеса небось и фонаря не будет… — тупо подумал он. — Колесу везет… всегда так».

Витька поднялся. Душа его была как футбольный мяч, проколотый сразу в нескольких местах и свистевший всеми дырками. На этой лестничной площадке в окне между двумя рамами у Витьки был тайник. Витька достал из тайника сигарету и поплелся вниз.

У подъезда он сел на лавочку, освещенную окнами первого этажа, и неумело закурил. Фильтр лип к окровавленной губе, курить было противно, но Витька все равно курил. Из футбольного мяча его души весь воздух вышел, и сейчас душа валялась в теле где-то на дне, как смятая газета в урне.

Витьку уже не терзали страх, злость, зависть, отчаяние. Витька был опустошен. Даже ядерная война стала ему безразлична. Он думал о Леночке Анфимовой, но думал без всякого чувства. Он был готов простить ей Колесникова, лишь бы она сейчас пришла к нему и спасла его от одиночества.

Но он знал, что Леночка не придет. Также он понимал, что своей дракой с Колесниковым он, наверное, даже не остановил Леночку, а, наоборот, дал Колесникову возможность забрать у нее то, что она не осмеливалась отдавать. Там, наверху, Колесников сейчас скажет Лене: «Ну давай живее! Телилась тут три часа, как дура, а теперь этот гад пришел, и времени не осталось! Ложись скорей!» — именно этими словами. И Леночка не обидится, не уйдет, а сделает то, что он приказывает. И даже не потому, что шибко его любит, а потому, что это — Колесников. Он хоть ядерную бомбу куда сбросит, ему все равно разве что подзатыльник дадут, да и то вряд ли. Такая у Колесникова судьба. А у Витьки судьба другая. И о нем, о Витьке, Леночка и не вспомнит. Так всегда.

Дверь подъезда бабахнула на пружине, и Витька поднял голову. Мимо него, отвернувшись, прошла Лена. Она уходила домой одна, и Колесников ее не провожал. Витька глядел Лене вслед, в глубину улицы, редко освещенной синими фонарями. Когда Леночка почти скрылась, Витька вдруг вскочил и побежал за ней.

Леночка оглянулась, не узнавая Витьку, и пошла быстрее. Витька поравнялся с ней. Она испугалась, подавшись в сторону.

— Ленка, это я, — сказал Витька.

— Господи!.. — выдохнула Лена. — Ты чего?

— Давай, я тебя провожу… — тоскливо предложил Витька.

— Не надо, — ответила Лена, отвернулась и пошла.

Витька потащился следом, сам не зная зачем.

— Отстань, — оглянувшись, сказала Лена.

— Ну, давай провожу… — промямлил Витька.

Лена попробовала бежать, но сразу перешла обратно на шаг. Почти заплакав, она снова обернулась.

— Служкин, будь человеком, отвяжись, — жалобно попросила она.

Витька не ответил и не отвязался.

Лена пошла дальше.

— Я позову кого-нибудь… — через некоторое время беспомощно пригрозила Лена.

— Так нет никого… — виновато ответил Витька.

Опять они шли молча.

— Уйди, уйди, уйди! — вдруг закричала Лена и все-таки побежала. Витька тоже побежал. Лена остановилась и разревелась. Витька затормозил поодаль. Он хотел ее утешить, но не знал как и не стал.

Они добрались до ее дома, потом до подъезда. Лена вошла в подъезд, а Витька остался на улице. Некоторое время он стоял под козырьком подъезда, но потом внезапно распахнул двери, влетел в подъезд и услышал шаги Леночки уже тремя этажами выше. В голове у Витьки что-то кувыркнулось, и он заорал на весь дом:

— Ленка Анфимова — ду-у-ура!..

В зеленоватом арктическом небе не было ни единого облака, как ни единой мысли. Серебряное, дымное солнце походило на луну, с которой сошлифовали щербины. Замерзшие после оттепели деревья в палисадниках переливчато вздымались хрустальными люстрами и свешивали в разные стороны ледяные гроздья отяжелевших ветвей.

Служкин запустил девятый «а» в кабинет и раскрыл классный журнал. В нем лежала иносказательная — чтобы не поняли другие учителя — записка, написанная им самому себе в прошлую пятницу.

— Так, — сказал Служкин, когда красная профессура, рассевшись, угомонилась. — У меня к вам, господа, вопрос: почему это вы всем классом в прошлую пятницу сбежали с урока, а?

— Кто? Мы?! — искренне изумились девятиклассники. — Это вы сбежали! Это вас не было! Мы ждали, мы стучались! И когда дверь пинали, вы тоже не орали! И в замочной скважине вас не было!

— Не было вас, — авторитетно подтвердил Старков. — Мы честно проторчали семь минут после звонка и только потом ушли.

— Почему же я, как пень, сидел весь шестой урок один?

— У нас география четвертым была! — закричала красная профессура. — А на пятом-шестом мы на физре, как сволочи, три километра бегали!

— Расписание-то изменили, — пояснил Старков.

— Посмотреть-то его не судьба была? — фыркнула Митрофанова.

— А у нас в учительской на расписании никаких перемен не было!.. — обескураженно развел руками Служкин.