Они двигались по дну расщелин настолько узких, что солнце, казалось, никогда еще не касалось здешних глубин; а в воздухе висела отчаянно холодная водяная пыль, которая пропитывала их до костей. Аура прыгала с камня на камень, выискивая отзвуки кабаньего духа. Иногда она замечала, как Мелеагр смотрит вверх, на обрамленную отвесными стенами провала полоску ярко-синего неба, и ей начинало казаться, что она улавливает в выражении его лица тихое сожаление о той недостижимой, растопленной солнцем вселенной, право на которую они потеряли. Если бы вепрь вообще не оставил за собой ни запаха, ни следа, это все равно ничего бы уже не изменило. Все возможные для них дороги съежились до одной-единственной. Их била дрожь в этом мире, состоящем из тени, камня и холода. Они спали, пробуждались и шли дальше.

Меланион всегда был рядом. Там, где ручей слишком глубоко вгрызался в дно ущелья, оставив над собой гигантский каменный наплыв, след исчезал. Они цеплялись за нависающую над руслом скалу, на ощупь отыскивая выемки, за которые можно уцепиться пальцами рук или ног, а Аура висела у Мелеагра за спиной. Аталанта прижималась щекой к ледяному камню, и крохотная жилка слюды отблескивала прямо ей в глаз. Они добрались до невысокого скального выступа, она обернулась и с этой наблюдательной точки увидела, как юноша прилепился к скале в той же самой позе, что и она недавно, и чувствует щекой тот же самый холод, и та же самая блестящая тонкая нить прямо сейчас царапнула ему глаз и заставила развернуть зрачок к голой поверхности камня. След был той цепью, что сковала их вместе. Когда она вскарабкалась наверх и оглянулась, он был там, внизу, впечатанный все в ту же стенку, царапал живот о тот же острый выступ. Она осмотрела синяки и ссадины, которыми тело ее было покрыто сплошь, и ей вдруг подумалось, что и его тело может выглядеть точно так же, с этим двойным отчетом о проделанном пути и понесенном ущербе: по его живой плоти и по ее собственной.

Холод въелся ей в кости. Уже не раз и не два ей хотелось отобрать у Мелеагра кожаный доспех, который тот по-прежнему нес в шлеме — без всякой видимой цели. Если бы ей всерьез этого захотелось, он бы наверняка уступил. Они ложились спать, когда переставали различать, куда идти или карабкаться дальше, и вставали, чтобы продолжить этот марш-бросок, который уводил их все дальше в горы. Высоко у них над головами отблескивало солнце — там, где горные ручейки срывались с отвесных каменных стен и роняли серебряные пряди воды, соскальзывая с навесов и выступов, с грохотом падая в быстро бегущий по дну поток. Утесы переливались талыми водами, которые замерзали по ночам и разворачивали хрусткие морозные ковры в тех местах, где ручей — не слишком часто — делал поворот. Они, все трое, скользили по тонкому черному льду. Потом, через интервал, который точно соответствовал расстоянию между ней самой и ее тенью, каждым ее движением и повторным исполнением движения, Меланион ступал на ту же неверную гладкую поверхность и снова оказывался сзади.

Он — плоть от плоти этих мест, думала она, холодный и упрямый. Камушек срывался у нее из-под ноги, и холодный воздух обжигал ей ноздри, совсем как у него. Она сбила ноги, совсем как он. Все, что она ощущала, видела, трогала, он тоже ощущал, чувствовал, трогал. Расщелина становилась все уже.

Мелеагр больше не смотрел на небо. Аура больше не ворчала, отследив запах зверя. Ее хозяйка ловила себя на мысли о юноше, который шел за ней по пятам, прежде чем он успевал поймать себя на этой мысли. Их будущие судьбы сплелись воедино. И наконец, вепрь. Она и представить себе не могла, что еще способна удивляться.

И все-таки, когда расщелина стеснилась до того, что ширина ее свелась к расстоянию между расставленными в стороны руками, когда пенистая вода на дне, которая прежде умудрялась промочить их с головы до пят, съежилась до неприметного ручейка, бегущего по руслу шириной едва ли в пядь ее руки, а само русло окончательно утратило уверенную целеустремленность и принялось изворачиваться, петлять и плутать, так что и отследить-то его теперь можно было разве что шагов на десять вперед, да и те давались теперь куда труднее, чем прежде, ибо тяготило ожидание тупика и неизбежности окончательного поражения, вот тогда-то они и свернули за последний выступ, и один-единственный шаг вывел их из узких стен расщелины в место, которое — и они сразу это поняли — и было местом их назначения.

Они стояли на дне обширного каменного кратера.

Огромная чаша была со всех сторон окружена высокими скалами, которые выглядели так, словно когда-то окрестные горы выстроились цепью и начали сжимать кольцо вокруг этого места, а потом столкнулись и застыли. У самого дна стены поднимались покато, а потом выравнивались и по прямой взмывали в небо.

Аура зарычала: короткий гортанный звук, который рассадил здешнюю тишину. Но предупреждение было излишним. Дальше идти было некуда и незачем. Ни в каком другом месте вепря и быть не могло.

Аталанта и Мелеагр двинулись к центру кратера, и их шаги по неровным камням и серым окатанным голышам звучали — разом — и слишком громко, и слишком легковесно. Они могли быть гигантами, могли — букашками. Масштабов здесь не было. Воздух был сухой и очень холодный. Аталанта прищурилась против света. В головах — ничего, кроме мысли о звере, которого они отследили до этой точки.

И тут Мелеагр остановился. И достал из шлема кожаный доспех. Аталанта стояла и смотрела, как он подвязывает наколенники и кнемиды, обхватывает талию широким боевым поясом, нащупывает завязки кожаной кирасы и затягивает их узлами. В последнюю очередь он подобрал волосы и втиснул голову в гребенчатый шлем. Его глаза впились в нее сквозь бронзовые прорези и принялись шарить по ее телу, совсем как в первый раз. Но теперь она спокойно встретилась с ним взглядом. Он подхватил копье, попробовал вес, повертев в руках древко. Он снова был — незнакомец. Он отвернулся от нее и вперился в какую-то точку в дальней части кратера; и тут она поняла, куда он целится.

Та щель в скале, которая давным-давно позволила крохотной водяной струйке прорезать ущелье, не заканчивалась там, где они сейчас стояли. Гора, на которую они смотрели, вероятнее всего, когда-то была частью массива, оставшегося у них за спиной, потому что и в ней наблюдалась та же самая выемка. В нижней части скалы было отверстие, и к нему вел пологий подъем. Вход в пещеру: поначалу она, видимо, приняла его за пятно тени. Отсюда он казался узким, не шире лезвия ножа.

Звуки шагов преследовали их, отражаясь от каменных стен за спиной, а когда они прошли середину кратера, стали накатывать в лицо, от той стены, что спереди. Кратер оказался даже шире, чем она подумала поначалу; а может, они просто шли теперь не так быстро. Ее чувство времени пустилось в свободное плавание: ровный свет неба, тишина, пустота вокруг и покой внутри. Она вспомнила о мгновенных вспышках возбуждения, о скоротечных приливах радостного боевого бешенства или страха, когда время замедляется и каждый миг тянется вечно, когда ноги подбрасывали ее вверх и она как будто застывала между небом и землей, не в силах приземлиться на тот сгусток движения, который и был ее добычей. А здесь нет ничего — кроме них.

Вход в пещеру делался все ближе. Пальцы Мелеагра плотнее обхватили древко. А что, если вепрь выскочит сейчас из логова и нападет на них прямо здесь, на открытом пространстве, едва ли не с надеждой подумала она. Пещерная тьма — тоже часть его защиты, он знает ее наизусть, и оружие это ничуть не менее грозное, чем клыки и копыта. Он нападет на них внезапно и расплющит о стены, которые знакомы ему до последней трещинки, раздавит в кашу. Ее стрелы отыщут в темноте светловолосого мужчину и белую собаку — вместо единственной нужной мишени. Он сделает с ней то же, что сделал с Мелеагром. Склон, ведущий ко входу, был усыпан камнями. Они пошли вверх.