«Цундапы» летели, засохшие стебли стегали по коляске, шуршали по штанине.

Аккерман оставался в стороне, от погони они оторвались. Будет плохо, если румыны кинутся им наперерез, от того же Бугаза.

Вступать в бой им не с руки, тогда шансов выжить не останется. Вся сила РДГ – в тайне, в скрытности. Любая перестрелка – это провал и, как правило, гибель.

– Команди-ир! Возду-ух!

Боцман обернулся. Над степью летели румынские бипланы. Что-то вроде советских «чаек», только пожиже.

Три «ИАР-37» всем звеном снизились и открыли огонь. Девять очередей стальным веником промели степь, подрезая бурьян, выбивая фонтанчики пыли. Мимо!

Боцман резко затормозил и крикнул Сергею:

– Стреляй!

Рудак мигом задрал ствол пулемета и выдал. Румынский биплан как раз кончал описывать вираж, нацеливаясь на мотоциклы, и очередь пришлась ему не по вкусу – пули порвали крыло.

«ИАР-37» резко отвернул, и командир тут же газанул, поглядывая на два других биплана – те охотились на мотоцикл Тоси и Маньки.

– Огонь!

Сергей послушно нажал на спуск. Сбить не сбил, но явно повредил что-то в самолете – биплан заколыхался и повернул назад, то и дело валясь в стороны.

– Вы видали, как мы дали? – хвастливо проорал Рудак.

– Видали… – буркнул Боцман.

Сергей как будто не замечает опасности. А смертушка-то рядом ходит… Летает…

Два «ИАР-37» пошли прямо навстречу, на бреющем. Зачастили вспышки из пулеметных дул, и шесть пыльных строчек прошли по степи. Боцман похолодел – им оставалось жить какие-то секунды…

И в этот самый миг случилось чудо – трава впереди опала, открывая неглубокую промоину. «Цундапы» слетели в нее, разбрызгивая мелкую лужу, и пули прозвенели выше.

Выбравшись из промоины, Боцман коротко выдохнул и тут же заметил блеск впереди – это сверкало море.

Самолеты пронеслись наперерез, уже не стреляя, а роняя по две маленькие бомбочки. Моторы взревели, унося мотоциклы подальше, и взрывы ухнули позади. Командир пригнулся, уберегая спину от осколков. Задницу не жалко…

Пронесло.

А полоска моря словно раздвоилась – открылась мелкая прибрежная лагуна. Точно вышли! А вон и корабль!

Мазнув взглядом по мотоциклу Антона, Боцман приметил, что Маня сидит в наушниках. Радирует, видать. Молодец, девка!

Узкий корпус корабля почти сливался с морем по цвету. Да это и не эсминец вовсе, а «Голубой крейсер»! Так прозывали лидер эсминцев «Ташкент»: маляры переборщили с защитной окраской, и борта корабля вышли не серыми, а синими.

Оба биплана вырвались вперед, закладывая вираж. Тут-то их и достали снаряды зениток с «Ташкента». Один «ИАР» рассыпался в воздухе сразу, второй успел увернуться, развернулся даже, чтобы тикать. Ну, вот ему хвост и оторвали. С мясом.

Биплан закувыркался в степь, вспухло облачко огня и дыма, долетел несерьезный хлопок. Финиш.

«Цундапы» скатились на берег, понеслись по песчаной косе, а по волнам уже спешил катерок…

Из воспоминаний сотрудника Разведупра С. Цвигуна:

«Когда Одесса оказалась в осаде, наша группа под руководством полковника Балдина получила указание прибыть в осажденную Одессу. Из горящего порта Николаева, который штурмовали немецко-фашистские войска, мы с несколькими офицерами группы на торпедном катере под интенсивными бомбежками вражеской авиации и артиллерийским обстрелом ранним утром добрались до Одессы. В городе мы двинулись к месту дислокации недалеко от штаба Приморской армии.

Проезжая в это военное, грозное время по Комсомольской улице мимо Педагогического института им. Ушинского, я с грустью вспоминал веселые студенческие годы, наш замечательный коллектив студентов и преподавателей и думал, где теперь находятся мои друзья-однокашники. Был уверен, что многие из них уже героически сражаются с фашистскими захватчиками. Для меня же в Одессе начиналась новая боевая жизнь. Нам предстояло здесь работать, проводить серьезные оперативно-чекистские мероприятия, добывать для командования необходимую, как воздух, как пища, ценную разведывательную информацию о намерениях и действиях противника.

Несмотря на огромную занятость, мне удалось вырвать 30–40 минут и навестить свой студенческий дом. Я с большим волнением зашел в его пустующие, полуразрушенные аудитории. Застал там только несколько стариков, которые охраняли это здание днем, и группу студентов. Эти ребята при встрече со мной рассказали, что они после окончания учебного года не смогли уехать на каникулы, так как их родители проживают на территории, которую уже оккупировал враг.

Они остались в институте и ежедневно осаждают райвоенкомат с требованием быстрее призвать их в армию. Пока же они в ночное время дежурят во дворе и на крыше здания института, чтобы своевременно обнаруживать и сбрасывать зажигательные бомбы фашистов. Студенты выглядели очень уставшими с впалыми от бессонницы глазами, но настроение у них было очень боевое…»

1. Борт линкора «Парижская коммуна». 21 сентября 1941 года

Все же верны поговорки с присловьями – моряку на берегу не так комфортно, как на палубе. Филипп хмыкнул.

А ведь правда, как только поднялся на борт линкора, так сразу уверенность появилась. Палуба под ногами, да и мощь главного калибра как-то успокаивает.

Октябрьский поднял голову к звездному небу, подставляя лицо свежему ветерку. Душный был денек.

А теперь, когда прохладой повеяло, уже и спать не тянет.

– Сколько на твоих, Федор Иванович?

Кравченко поднес часы к глазам:

– Двенадцать скоро, товарищ командующий.

– Все готово?

– Да. Все на месте, полная боеготовность. Накроем, как полагается.

– Начнете ровно в половине второго ночи. Как раз успеете выйти на позиции. Жаль, нашу батарею там взорвать пришлось, а то бы добавили, как полагается.

– Жалко, – согласился командир линкора, – а только нельзя было ее врагу оставлять. Мигом бы наладили обстрел Одессы. Орудия-то дальнобойные.

– Да это понятно. Ладно, я у себя.

Октябрьский спустился в каюту и решил вздремнуть часок. Задуманный десант у Григорьевки очень важен, вся операция рассчитана и расчислена, но час у него точно есть.

Солдат спит, служба идет…

2. Одесская область, д. Выгода. 22 сентября 1941 года

…Старлей Томин пробыл в госпитале всего неделю, больше не выдержал – у него к румынам с немцами был большой неоплаченный счет. Когда лично хоронишь всех – всех! – бойцов своей батареи, начинаешь понимать очень многое про войну.

И чувствовать тоже. А раненую руку можно и на перевязи побаюкать – скоро все заживет.