И еще Иван Николаевич говорил: «Для разведчика нет ничего опаснее поспешности. Особенно во время внедрения. Как только он начинает искусственно подталкивать это дело, он неминуемо вызывает к себе внимание среды, в которую внедряется. Камень можно бросить в воду шумно, а можно и тихо опустить его на дно. В это время каждый свой шаг вперед разведчик должен проверять единственной мерой — естественностью поведения по легенде. Как ошибка — так круги по воде. Талант разведчика — в его умении в пределах этой естественности поведения всегда находить наиболее результативный новый ход вперед».

Сидя на скамейке в парке против гебитскомиссариата, Самарин вспомнил эти наставления Ивана Николаевича и почувствовал себя как-то неловко, словно рядом с ним сейчас сидел его наставник.

«Нет, нет, Иван Николаевич, я каникул себе не устраиваю! Но вы поймите меня, ведь для меня все это — в первый раз. И это еще только начало...»

Какое-то подразделение армейского интендантства, ведавшее продовольственными делами, занимало только первый этаж здания. Когда Самарин вошел туда, подумал, что попал в обеденный перерыв: в коридоре никаких признаков жизни. Приоткрыл одну дверь — пустые столы и никого. Приоткрыл другую — то же самое. Приоткрыл третью и увидел высокого военного, стоявшего к нему спиной перед раскрытым окном, за которым шумела улица.

— Можно?

Военный вздрогнул, резко обернулся и, видимо, страшно удивился штатскому гостю:

— Да...

— Меня направили сюда из гебитскомиссариата.

— Проходите, садитесь, — сказал офицер и тоже сел за стол. — Что у вас?

— Я представляю гамбургскую торговую фирму «Раух и сын». Я и есть сын. У себя на родине мы занимаемся оптовой продажей кожи интендантству. Отец послал меня выяснить здесь возможность оптовых закупок кожи.

— Возможность есть, нет кожи, — улыбнулся офицер. — Тут поработали русские. А теперь и мы год не спали.

— Так я и знал! — сокрушенно произнес Самарин. — Я говорил отцу: откуда быть коже, если там идет война? А он заладил одно: фюрер завоевал нам эти земли не для престижа, а во имя благополучия немцев.

— Ну что же! Видимо, это тот случай, когда и вы правы и ваш отец тоже. Сейчас, когда идет война, здешним крестьянам не до разведения скота. Но когда война кончится, все эти места будут работать на нас. — Немец сказал это вроде и серьезно, и вместе с тем с еле уловимой иронией.

Самарин внимательно наблюдал за ним. Немцу было лет сорок. Породистый, голубоглазый шатен. Звание — капитан, но знаков интендантской службы не носит — наверное, стесняется своей тыловой должности, и тогда возможно, что он военный не профессиональный, а призван из резерва. Об этом говорили и его белые холеные руки. Узнать бы, что он делал, находясь в резерве!

— А мясо на местном рынке бывает? — опросил Самарин.

— Редко и плохое. Но любой рижанин с деньгами ест мясо высшего сорта, ему везут его из деревни собственные поставщики. С этим «черным рынком» мы пытаемся вести борьбу.

— В общем, ясно, я приехал зря, — вздохнул Самарин, хотя на самом деле радовался, что все идет так, как и ожидалось.

— О каком количестве мяса может идти речь? — вдруг спросил капитан.

— Потребность безгранична, — ответил Самарин и затаил дыхание. В схеме выхода на всякое гитлеровское начальство главный расчет был на прославленное его корыстолюбие.

— Хорошо, что ваша фирма уже имеет дела с военными организациями, — сказал капитан;

— А разве это что-нибудь меняет?

— Меняет. И даже очень, — ответил капитан, и в глазах у него блеснуло непонятное оживление. Самарин ждал объяснения, но услышал неожиданный, но все сказавший ему вопрос капитана: — Вы обедали?

— Только собирался.

— Я приглашаю вас. Там мы и поговорим. — В глазах немца, оживление не гасло.

— С удовольствием, но при условии, что счет оплачиваю я...

Немец привел Самарина в подвальный ресторан неподалеку на углу улицы Мельничной и Вальдемарской. О существовании здесь ресторана под названием «Фокстротдилле» Самарин знал, но сейчас этого названия у ресторана уже не было.

Здесь капитана знали, и им сразу предоставили отдельный кабинет. Немец заказал обильный обед с вином.

— Между прочим, до того как надеть этот мундир, — начал рассказывать немец, — я тоже имел отношение к коммерции. Работал чиновником в лейпцигском промышленном рейхсбанке. Но в тридцать девятом пришлось надеть мундир и отправиться в Польшу. При этом мне страшно не повезло. Другим достались Варшава или Краков, а я попал в ужасающую дыру, где население гордилось только тем, что в их местах брала свое начало река Висла. Там не было даже красивых полек. — Капитан засмеялся.

— Зато вам повезло теперь... Рига вполне европейский город.

Немец промолчал. В это время кельнер принес им жаркое. Когда он ушел, немец, вогнав вилку в сочащийся кровью кусок мяса и смеясь, сказал:

— Ну вот вам и отличное мясо!

— Беру, но этого мне мало! — тоже рассмеялся Самарин.

— Много есть мяса, говорят, вредно, — покачал головой немец и серьезно добавил: — А не очень много достать можно.

Самарин смотрел на него вопросительно.

— Но при условии из двух пунктов, — продолжал немец. — Первый пункт — должен быть документ, что ваша фирма снабжает мясом какие-то военные учреждения. Пункт второй — бесплатно помогать я вам не буду. Коммерция так коммерция, со всеми, как говорится, вытекающими из нее... — он улыбнулся, — документами...

Самарин помолчал, подумал и ответил:

— Пункт второй — естественный, и напоминания о нем не требовалось. А вот пункт первый... не знаю... Я должен связаться с отцом... может ли он получить такой документ.

— А тут, может быть, помогу вам я. Возможно, что такой документ вы получите и здесь.

Весь их дальнейший разговор был попросту торгом по поводу размера вознаграждения капитана. Он проявил в этом и сноровку, и настойчивость. И было очевидно, что подобный гешефт был для него не в новинку. Но и Самарин тоже очень решительно отстаивал интересы своей фирмы. Кроме того, что ему было не нужно, чтобы дело это немедленно двинулось, он обязан был продемонстрировать истинно немецкую расчетливость. Словом, они никак не могли окончательно договориться.

Тогда немец, очевидно чтобы не упускать рыбу из сети, предложил дать ему аванс с условием его возврата в случае, если сделка не состоится. Попросил тысячу рейхсмарок. Сошлись на пятистах. Самарин вручил ему деньги и получил расписку. В эту минуту он узнал фамилию интенданта — Фольксштайн. Эту фамилию немец поставил на расписке.

Договорились, что Самарин свяжется с отцом по поводу процента дохода Фольксштайна, так как брать это на себя он боялся.