– Я тоже верю в тебя! – горячо решила младшая.

– Спасибо. Но ты живешь в стране, где правила игры определены с незапамятных времен. Да и мать твоя состоялась. А в России тогда рухнули все ориентиры. И у Даши был единственный – отказавшаяся от профессии архитектора я. Мне выпал не самый удобный и легкий шанс в моем новом деле. Я ничего не знала наверняка. Не имела права ошибиться, но запросто могла…

– А когда Даша к нам прилетит? – закрыла непонятную тему Софи.

– Когда у нее наконец выпадут два полноценных выходных дня. Она очень много работает. Кстати, что приготовила Люси? Жак в Милане, мы с тобой будем ужинать вдвоем. Лично я проголодалась.

Это была обычная болтовня с младшей дочерью о самостоятельной старшей. И уже давно в душе Аси не отзывалось пронзительное изумление: французская девочка впитывает историю девочки русской с любопытством, которое есть не только любовь к знаниям, но и попытка любить то, что узнаешь.

Даша тоже хотела есть: исчезнувший в кафе аппетит нагулялся и вернулся. Но до привычного еженощного звонка Эдварда оставалось всего ничего. И она предпочла душ. Стакан кефира можно выпить и под излияния любимого.

Поначалу его телефонный треп выглядел попыткой обалделого гостя Москвы разузнать как можно больше о городе в целом и агентстве в частности. Он притворялся, что звонит по делу. Но все его проблемы решались утром в считаные минуты в офисе, а не ночью часами в квартире переводчицы. Тогда он стал льстить ее профессионализму. Жаждал узнать, почему слабоватый в английском Витя получает столько же, сколько великолепная Даша. Она терпеливо объясняла: у парня не с иностранным, а с родным беда. Эдвард хохотал. «Я серьезно, – говорила девушка. – У него лексический запас маленький. А если он не знает слова по-русски, то по-английски оно для него не существует. Фразы не умеет строить. Книжек, что ли, не читал в детстве? Смысл понимает, но выразить не может. Нам вдалбливали в университете: не понял иностранца – извинись, задавай наводящие вопросы, пока не уловишь суть. А он загоняется и пропускает половину». Эдвард рассыпался в благодарностях за объяснение и комплиментах опять же лингвистическим способностям Даши. И с первого разговора тембр и интонация его голоса заставляли девушку кожей чувствовать: он к ней неравнодушен. Доходило до смешного.

– Ты потрясла меня, когда вошла в офис, когда сразу села рядом со мной напротив своих, – тепло восхищался Эдвард.

– И что ты ощутил? – замирая, спрашивала она.

– Радость. А то ваши переводчики встанут в дверях, оглядят всех и усаживаются за стол на сторону русских, лицом к иностранцам. Немыслимая бестактность!

– А-а-а, в этом смысле, – невесело улыбалась Даша. – Как тебе вообще переводчики? В других странах?

– Не владеют современным разговорным языком. В лучшем случае так, как они, разговаривали наши родители. Но это – всеобщая болезнь. Только ты – исключение, ты знаешь больше меня! – пылко уверял он. – После того как я два месяца работал в Чехии, в Лондоне меня принимали за идиота. Косились, интересовались здоровьем. Я ничего не понимал. Друзьям надоело вежливо беспокоиться, и они все объяснили. Чтобы недоразумение в виде переводчицы не впадало в прострацию, услышав шесть слов кряду, я говорил с ней короткими элементарными фразами. И настолько привык, что машинально сохранил этот стиль дома. Представляешь, если бы ты вдруг стала общаться с близкими высокоразвитыми людьми трафаретами из букваря?

Он умел смешить. Она – слушать и смеяться.

Эдвард повадился звонить каждую полночь и часа по два-три-четыре изливал душу, будто всю жизнь разжижал ее водкой с пивом в России. Первое время Даша затаив дыхание сопереживала: обвенчался с женщиной старше себя, потому что еще не встречал человека лучше. Не испугался проблем – она то ли не могла, то ли не хотела рожать. Готов был усыновить ребенка, доверив выбор ей. Купил дом. Жена была обременена пожилыми малообеспеченными родителями и четырьмя сестрами. Две еле сводили концы с концами, а двум повезло с мужьями настолько, что они не общались с родственниками. Деньги были только у него, но счет стал общим, ибо зачем католикам страховаться от развода. И как любая нищета, дорвавшись до монет, жена начала безудержно тратиться. Поверенный Эдварда звонил во все европейские столицы, где тот учил и консультировал собратьев рекламщиков, и жаловался на ее мотовство. Любящий муж клялся пресечь разбазаривание своего состояния, но оправдывал жену: у нее никогда не было возможности покупать, пусть оторвется. Она была скромным редактором на хорошем телеканале и божилась, что пик ее карьеры – замужество. Да, приятно являться на вечеринки к собственному начальству в качестве жены более чем успешного продюсера. Но использование его связей для своего возвышения в иерархии она называла бесчестным.

Собственно, на материке Эдвард очутился из-за женитьбы. Он был достаточно богат, чтобы пережить кризис, обсуждая его с подобными себе джентльменами, не без мазохистской сладости умерив расходы и генерируя идеи для лучших времен. Но, став мужем, счел себя не вправе бездельничать. Как ни удивительно, в тощие годы возникло поветрие звать мэтров читать лекции. Или проводить мастер-классы. А в России даже консультировать кое-какие проекты. Все знали, что очередной цивилизованный передел мировой собственности закончится рекламным бумом. Лучший человек на земле, однако, вместо того чтобы похвалить супруга, начал отмечать его возвращения из командировок ворчаньем. Затем истериками. Потом скандалами. Не так уж бескорыстна оказалась дама, договорившись до того, что Эдвард должен на руках нести ее вверх по карьерной лестнице – раз. Исполнять супружеский долг ежедневно, а не звонить из какого-нибудь Мадрида с пожеланием спокойной ночи – два. И выводить в свет во всех новых платьях – три.

Рассказы об этих банальных размолвках казались Даше высшим откровением. И наконец женское сострадание было вознаграждено. Эдвард забыл дома трубку и попросил ее сотовый, чтобы созвониться с Грегори, который где-то болтал с Витей. Неожиданно у него вырвалось:

– Сейчас Грег увидит твой номер, подумает, что это ты, и если скажет: «Привет, дорогая», я убью вас обоих.

– С какой стати? – растерялась Даша.

Ночью бледнолицый Отелло признался ей по телефону в любви. Ему нельзя было разводиться. Немыслимо изменять жене. Невозможно демонстративно симпатизировать переводчице, чтобы не испортить свою и ее репутацию. Даже втайне мечтать о большущем грузовике с обкуренным шофером, который когда-нибудь случайно превратит его во вдовца, было недопустимо. Дашу обдало новизной отношений, как каменку в бане.

Эмоции рванули вверх горячим паром. Так ее еще никогда не любили. Англичанин был страстотерпцем. Его искушал дьявол. Бог проверял чистоту исподнего, усматривая некую связь трусов с душой. И это у рекламщика в двадцать первом веке! Сподобился мужик! О себе она в тот миг как-то не думала. Потом ошарашенно вопросила: «Зачем мне эти муки? Эта сомнительная роль, не поймешь чьего орудия, в войне за душу католика?» Но было уже поздно – жить без Эдварда она не могла. Оставалось твердить себе, что люди чего-то в свое время не расслышали, а на самом деле Бог ни за какую любовь не карает. Но заклинания утешали слабо, потому что верующий явно боролся со своими чувствами к ней и пытался то шутить, то едва ли не оскорблять. Небо и преисподняя бились за искру вечности в мужчине. И обиженную Дашу частенько тянуло подыграть силам света, то есть бросить Эдварда к чертовой матери. Но он вновь смотрел на нее с обожанием, изрекал что-то мудрое, печальное и остроумное, прямо как еврей, и девушка сквозь зубы бормотала концовку сказки: «Растаяла Снегурочка». С ней творилось небывалое – от самой незатейливой и безголосой попсы заходилось сердце. Она зачастила в магазины – тряпки, обувь, косметика. Не собиралась этим краситься и носить, но прекратить не могла. Потому что забывалась, разглядывая и меряя. И минут двадцать после верила в лучшее.