В большом споре о слепой и зрячей судьбе Нахум Гутман показал нам образчик судьбы зоркой, внимательной, которая не упускает ни одной детали. Судьбы хитрой и глазастой, чьи отвратительные руки охватывают весь мир и движут им. Осел из Страны Израиля, лев из Африки, собачка из Парижа. Гремящие поезда, больные зубы и новые комнатные туфли. Студент-художник, врач-ветеринар, музыкант-ударник и сторож зоопарка. Все и всё служат ей орудиями в ее играх.

Аналогичную компанию мы находим в библейской Книге Ионы: бурю, корабль, большую рыбу маленького червя, грешный город, восточный ветер, растение, затеняющее солнечный жар (клещевина в ивритском оригинале) — судьба использует все эти орудия, чтобы играть с Ионой. Это не случайная и не слепая судьба, а развлекающаяся рука Бога. Это не та судьба, о которой Измаил из «Моби Дика» говорит перед отплытием: «Мы… вслепую, точно судьба, пустились в пустынную Атлантику». Тут судьба смеется, тут судьба видит, имеет намерение, цель и несомненные режиссерские способности.

В сущности, Бог из Книги Ионы — это бог из идишистской пословицы: «А менч трахт ун гот лахт», — что в буквальном переводе означает: «Человек замышляет, а Господь посмеивается». Человек — пророк Иона, Нахум Гутман или каждый из нас — строит планы. А Бог — или судьба, в зависимости от воззрений человека, — смеется. И все же, невзирая на жестокость и насмешливость этой судьбы — а может быть, именно из-за них, — она доступней для человеческого понимания. Потому что преднамеренная жестокость — свойство, хорошо известное человеческим существам, тогда как судьба слепая, совершенно случайная и произвольная, им чужда. Ее нельзя ни описать, ни опознать, ни понять, ни спросить. Гумберт Гумберт в «Лолите» характеризует ее великолепной фразой. Он рассказывает, что, рассматривая энциклопедию в тюремной библиотеке, он «был награжден [судьбой] одним из тех ослепительных совпадений, которых логик не терпит, а поэт обожает».

Это захватывающее определение слепой судьбы. «Логики» питают отвращение к таким «ослепительным совпадениям», потому что не могут их понять, предсказать или начертать их ход. Но по тем же самым причинам их любят «поэты», которые находят в них широкое поле для действий. Если я не ошибаюсь, насмешка Набокова направлена здесь не против логиков, а как раз против поэтов. Мы, кажется, уже говорили о том, что есть некая степень легкомыслия в разговорах писателей о судьбе, ибо они доставляют автору определенное удовольствие — как из-за возможности играть огнем без опасности обжечься, так и, конечно, из-за возможности побывать в роли самой судьбы.

Итак, в «Лолите» судьба слепа и случайна. Гумберт Гумберт планирует, как убить Шарлотту Гейз, мать Лолиты, и при этом он упоминает «лучи улыбавшейся судьбы», но в конечном счете Шарлотту убивает не он, а случай: «Ни в чем не повинную женщину устранила протянувшаяся откуда-то длинная косматая рука совпадения».

«Ни один человек неспособен сам по себе совершить идеальное преступление, — говорит Гумберт, — случай, однако, способен на это». И он приводит в пример «знаменитое убийство некой мадам Лякур в Арле, на юге Франции, в конце прошлого столетия»:

Неопознанный бородач саженного роста, который, может быть, был с этой дамой в тайной любовной связи, подошел к ней на многолюдной улице, несколько дней после того, что она вышла за полковника Лякура, и трижды вонзил ей кинжал в спину.

Муж убитой вцепился в убийцу, и у того почти не было шансов спастись, но тут опять вступила в действие рука судьбы.

По чудесному и прекрасному совпадению как раз в это мгновение, когда преступник стал разжимать челюсти сердитого маленького мужа (между тем как сбегался народ), — какой-то мечтатель-итальянец в доме, ближайшем к месту происшествия, совершенно случайно привел в действие взрывчатый снаряд, с которым возился; и немедленно улица обратилась в адский хаос дыма, падающих кирпичей и спасающихся людей. Взрыв, однако, никому вреда не нанес (если не считать того, что нокаутировал доблестного полковника Лякура); а мстительный любовник кинулся бежать, когда кинулись бежать остальные, после чего прожил долгую и счастливую жизнь.

«Совпадение» и «совершенно случайно» — говорит Набоков, радуя поэтов и вызывая чувство отвращения у логиков. И он, в сущности, говорит, что человеческие планы, осужденные двигаться по заданным путям причин и следствий, всегда можно будет разгадать и предотвратить, но случайные совпадения действуют по совершенно иным правилам, и они всегда непредсказуемы. Правила их поведения можно в лучшем случае описать, но их никогда нельзя понять.

Вот и желанная смерть Шарлотты Гейз была достигнута не путем запланированного убийства, обдумыванию которого Гумберт Гумберт посвятил долгие часы, а благодаря совпадению, которое преподнесла ему слепая судьба. Мать Лолиты обнаружила в доме секретный дневник Гумберта, в котором он исповедовался в своей страсти к ее дочери и отвращении к ней самой. После бурного спора, возникшего между ними, плачущая Шарлотта Гейз выбежала из дома, чтобы опустить письма в почтовый ящик, и была раздавлена насмерть проезжавшим автомобилем.

«Я воочию увидел маклера судьбы, — говорит Гумберт. — Я ощупал самую плоть судьбы — и ее бутафорское плечо». И дальше он детализирует составляющие судьбы, которые случайным, чудесным, прекрасным и головокружительным образом соединились вместе для уничтожения Шарлотты Гейз:

Среди сложных подробностей узора (спешащая домохозяйка, скользкая мостовая, вздорный пес, крутой спуск, большая машина, болван за рулем) я смутно различал собственный гнусный вклад. Кабы не глупость (или интуитивная гениальность!), по которой я сберег свой дневник, глазная влага, выделенная вследствие мстительного гнева и воспаленного самолюбия, не ослепила бы Шарлотту, когда она бросилась к почтовому ящику. Но даже и так ничего бы, может быть, не случилось, если бы безошибочный рок, синхронизатор-призрак, не смешал бы в своей реторте автомобиль, собаку, солнце, тень, влажность, слабость, силу, камень.

«Есть люди, к которым липнет удача», — говорит Аксель Мунте в «Легенде о Сан-Микеле» и свидетельствует о себе:

Мне везло — везло удивительно, почти жутко, во всем, что я предпринимал, с каждым больным, которого я лечил. […] Я не был хорошим врачом — я учился слишком торопливо, моя практика в больнице была слишком короткой, но я, без сомнения, был удачливым врачом.

И действительно, всем нам знаком такой тип людей — везунчиков, счастливчиков. Иногда их везение выражается в мелочах — например, в способности никогда не пачкаться, что безумно раздражает окружающих. Я, приготовив чашку кофе, должен затем самого себя отправлять в чистку. Но у меня есть приятель, который может провести капитальный ремонт трактора, не посадив ни единого пятнышка на свою белоснежную шелковую рубаху.

А иногда благосклонность фортуны выражается в более крупных вещах. В любви, в успехе, в физическом здоровье или в душевных силах. Слова Акселя Мунте напоминают известную привычку Наполеона — проверять, наделены ли его генералы, кроме обычных качеств храбрости и ума, также и щедрой долей удачливости. Говорят, что Наполеон даже повышал людей в чине в соответствии с этим критерием, — и это напоминает нам то, что люди говорили о молодом Давиде, когда рекомендовали его царю Саулу как «умеющего играть, человека храброго и воинственного, и разумного в речах, и видного собою, и Господь с ним»[78]. После пяти очевидных достоинств следует шестое, свидетельствующее о Давиде как о человеке удачи.