— Жизнь земная? — Старик коснулся ладонью рогатки, плотно сидевшей на шее Руслана. — Не это ли знак ее, зримый и жесткий? Она есть юдоль скорби и слез.

Больше старик не отходил от этих двух русичей. На остановках коротких и в долгом пути он с жаром излагал свое вероучение.

Он говорил: нет на земле уголка, где б кровь не лилась. Распри, Война. Голод, болезни. Злоба и ложь. Попробуй доверить кому-нибудь тайну, жизнь или деньги. Опасно. Оступись, упади — никто руки не подаст, затопчут. Даже в единой семье — споры, раздоры: супруги друг другу — первые враги. Жестокость меж ними, непримиримость. А ведь, по сути их жизни совместной, быть не должно на земле двух людей ближе, роднее, вернее, чем муж и жена.

Повсюду — безумие, жадность, разврат. Ни жалости, ни снисхождения. Никто никому ничего не хочет простить. Если кто-то постучал в твою калитку, знай наперед, что он пришел с дурным известием. Попадешь в круг друзей — приветствия, добрые пожелания; уйдешь — насмешки, злословие. Благодарность? О ней забыли. Дети, окрепнув, уходят: прощайте, отец и мать, чтоб вам издохнуть, нам не до вас; или, оставшись, стараются их скорее сгубить. Люди осатанели. Каждый готов за десять монет соседа иль друга, не говоря о прохожем, зарезать. В гости кого позовешь: напьется, утробу насытит — и тебя же задушит, ограбит. В гости пойдешь — оберут, изобьют, выкинут ночью за дверь. Это все не к добру. Мухи беснуются, злее кусают — когда? Перед ненастьем. И люди шалеют перед великим несчастьем.

— Мир — хвор! Пусть же он рухнет скорее — вскинув посох, неистово крикнул старика внезапно прорвавшейся сквозь доброту и печаль жгучей ненавистью.

…Руслан на какое-то время оглох. Видит: качаясь и плача, в цепях, еле плетется обросших и тощих людей вереница за желтый увалка за увалом — черное небо в тучах осенних, на лицах — мертвенный отсвет вечных горных снегов, и ни звука вокруг. Ни звука! Будто само человечество вдруг онемело, оцепенело бредет за голый увал, в пустоту, где чернота, одна чернота, безнадежность. — Отчего же оно… худо так на земле? — хрипло крикнул Карась.

— За грех первородный несем наказание. — Что за грех первородный?

— От Адама и Евы, познавших друг друга наперекор соизволению божьему и положивших начало роду человеческому.

Далее он поведал: чем больше плодилось людей на земле, тем хуже они становились. Все помышления их обратились ко злу, всякая плоть извратила свой путь. Первый сын Евы, завистливый Каин, пахарь, убил Авеля, брата, пастыря овец, за то, что братнины подношения, мясо и тук, больше понравились богу. С тех пор и началось на земле истребление людей людьми.

Праведник Ной, упившись вином до положения риз, свалился в шатре; сын его Хам, узрев наготу отца, осмелился осмеять его перед братьями, за что и был проклят Ноем и сделан «рабом рабов» у братьев своих Иафета и Сима. С тех пор и завелось на свете рабство. Патриарх Авраам первым из людей совершил выгодную сделку; уступив за скот, мелкий и крупный, ослов, и рабов, и рабынь, и лошадей, и верблюдов жену свою, Сарру другому мужчине — фараону Авимелеху, выдав ее за родную сестру.

Мужчины Содома совокуплялись с мужчинами и чуть сделали насилие над ангелами господними, посланными узнать, что творится в этом беспутном городе; женщины развеселой Гоморры, вконец развратившись, ублаготворяли похоть, ложась с подругами и соседками.

Исав, сын Исаака, внук Авраама, за чечевичную похлебку продал свое первородство близнецу, брату своему Иакову, — из-за чего лишился отцовского наследства, поскольку перестал считаться старшим сыном, и впал через это в бедность. Лия, дочь Лавана, за несколько клубней мандрагоры купила у сестры своей Рахили, жены Иакова, дозволение переспать одну ночь с ее мужем. Рахиль, покидая с Иаковым отчее становище, украла у Лавана его домашних идолов, — чтоб присвоить их доброту, покровительство, милость. Иаков схватился ночью бороться с самим всевышним, чтоб вынудить у него благословение.

Онан, сын Иуды, внук Иакова, первым додумался до рукоблудия, — не хотелось ему отдавать свое семя Фамари, вдове покойного брата Ира, и он изливал семя на землю. Фамарь переоделась блудницей и ради козленка, которого ей посулил Иуда, легла спать со свекром.

— М-м… — промычал Карась. — Видать, только и было забот у первых людей, чтоб с кем-нибудь лечь. И бог за ними всеми следил?

…Люди делали себе кумиров — идолов каменных, медных, золотых, деревянных — и поклонялись им, забыв об истинном боге. И раскаялся бог, что создал человека, и воскорбел в сердце своем. Прогнал от себя буйного Каина, и поселился тот в земле Нод, вдалеке от райского сада Эдема. Всемирный потоп господь наслал на людей, голод, чуму и проказу. Пролил дождем на Содом и Гоморру серу, смолу и огонь, испепелил все живое: людей, и стада, и зелень. И умертвил он Онана, дабы впредь никто не изливал расточительно семя на землю.

— И поделом, — согласился Карась, — Ишь, наловчился, паскудник, баб обкрадывать. А как господь поступил с Оврамом, что женой своей торговал?

— С Авраамом? Господь устрашил вещим сном Авимелеха, царя египетского, — «знай, непременно умрешь», — и фараон вернул Аврааму жену, не тронув ее, и добавил в придачу еще скота, мелкого, крупного, и рабов, и рабынь, и тысячу сиклей серебра.

Карась:

— Чем же виноват Ове… этот самый… лемех, если Оврам, уступая Сарру, выдал ее за свою сестру? Оврам, вымогатель хитрый, облапошил Лемеха, но пострадал от бога не он, а Лемех, простодушный, доверчивый. Справедливо ли сие? И разве хорошо: Ной, не стесняясь детей, упился до срамоты, а Хам — отвечай?

— Так было угодно богу. Бог волен поступать, как хочет. На то он и есть господь. И пути Господни неисповедимы. Предмет христианского учения есть бог непостижимый, и многие части учения не могут быть объяты разумом. Не допытывайся тайн божественного величия, даже не желай о них узнать, иначе будешь уничтожен блеском славы его.

— Мудрено, — вздохнул Карась.

Старик:

— Избегай дерзостных вопросов и — веруй.

— А что это — вера? — робко спросил Руслан.

— Вера — уверенность в невидимом как бы в видимом, в желаемом и ожидаемом — как бы в настоящем. Веруй! В светлом господнем чертоге нет места для слов «зачем» и «почему».

— А без «почему» нет человека, — хмуро сказал Карась. — Дитя с каких слов свою жизнь начинает? Чуть подрастет, пробудится в нем соображение, — самое первое слово у него на устах — «почему». Почему да почему. — Не будешь ему отвечать, глядишь — вырос дурень. Ему надобно знать, почему.

— Знание противно вере. Мысль — бесстыдная, быстропарящая птица. Знание принадлежит уму, а вера — сердцу. Оставь сомнения и верь божьему слову, оно непререкаемо.

— На что мне тогда глаза и уши, и разум, и прочее? — уныло вздохнул Карась. — Мы, чай, не бараны.

— Мы суть словесное стадо Христово, он — пастырь наш. Куда поведет, туда и следуй.

— Хм. — Карась окинул усталым взором толпу безмолвных пленных. — Стадо и есть: «скот мелкий и крупный». Дале, старик, повествуй. Господь, говоришь, и так, и этак людей изводил, а они, дурные, не унимались?