В глазах доктора отразился сверкавший за окнами отеля снег.

– Вы глупец, Миллер. Большой глупец. Позвольте мне, как человеку гораздо старше вас, дать вам совет. Бросьте это дело.

Миллер оглядел его и презрительно буркнул:

– По-видимому, я должен вас поблагодарить.

– Если воспользуетесь моим советом.

– Вы опять меня не поняли. По неподтвержденным данным, Рошманна видели еще раз – в Гамбурге в середине октября нынешнего года. Вы их только что подтвердили.

– Повторяю, вы поступите очень неразумно, если не бросите свою затею. – Помимо холода, в глазах «доктора» появился страх. Было время, когда его приказам подчинялись беспрекословно, и он никак не мог отвыкнуть от этого.

Миллер покраснел от гнева:

– Меня от вас тошнит, герр доктор, – выплюнул он. – От вас и всей вашей вонючей шайки. Сверху на вас лоск, а внутри – гниль. Вы – позор нашей нации. И я буду искать Рошманна, пока не найду.

Он направился прочь, но Шмидт схватил его за руку. Стоя лицом к лицу, они оглядели друг друга.

– Вы же не еврей, Миллер. Вы ариец. Один из нас. Что мы вам такого сделали?

Миллер высвободил руку и ответил:

– Если не уразумели до сих пор, то уже не поймете.

– Эх, молодежь, молодежь. Все вы одинаковы. Почему вы никого не слушаетесь?

– Потому что мы такие по духу. Я, во всяком случае.

Шмидт прищурился:

– Вы же не дурак, Миллер. А ведете себя глупо, как те жалкие создания, кого постоянно мучит совесть. Но теперь я начинаю спрашивать себя, нет ли здесь личного интереса?

– Может быть, и есть, – бросил Миллер, уходя.

Приехав в Уимблдон, Миллер без труда нашел нужный дом. Он стоял на тихой уютной улице. На звонок Петера дверь открыл сам лорд Рассел – крепкий шестидесятилетний старик. Миллер представился.

– Вчера я был в Бонне, – сказал он Расселу. – Обедал с мистером Энтони Кэдбери. Он дал мне ваш адрес и рекомендательное письмо. Мне бы хотелось побеседовать с вами.

Лорд Рассел удивленно оглядел Миллера.

– Кэдбери? Энтони Кэдбери? Что-то не припомню…

– Он международный обозреватель, – подсказал Миллер. – Работал в Германии сразу после войны. Освещал суды над нацистами. Процессы по делам Йозефа Крамера и других. Вы должны их помнить.

– Конечно, конечно. Да, да, Кэдбери. Журналист. Я вспомнил. Давненько мы с ним не виделись. Ну что же мы стоим? Здесь холодно, а я уже не молод. Проходите в дом.

Не дожидаясь ответа, Рассел пошел в прихожую. Миллер последовал за ним, закрыл дверь, преградив путь леденящему ветру последнего дня 1963 года. Подчинившись жесту хозяина дома, Петер повесил плащ на крючок и прошел в гостиную, где весело пылал камин, а там протянул Расселу письмо от Кэдбери. Тот взял его, быстро прочел и удивленно поднял брови.

– Помочь в поисках нациста? Вы приехали сюда за этим? – Он оглядел Миллера исподлобья. Не успел Петер ответить, как Рассел продолжил: – Присядем. В ногах правды нет.

Они расположились в покрытых цветастыми чехлами креслах у камина.

– Как случилось, что молодой немецкий журналист разыскивает бывшего фашиста? – без обиняков спросил лорд Рассел.

Миллера его суровая прямота несколько обескуражила.

– Расскажу обо всем по порядку, – начал он.

– Да уж, пожалуйста, – произнес англичанин и наклонился, чтобы выбить трубку о каминную полку.

Пока Петер рассказывал, он не спеша набил ее вновь, раскурил и, когда Петер закончил, довольно попыхивал ею.

– Надеюсь, вы поняли мой ломаный английский? – спросил наконец Петер.

Лорд Рассел, казалось, пробудился от грез.

– Да, конечно. Он лучше моего немецкого. Все забывается, знаете ли. Значит, вы хотите найти Рошманна. Зачем?

– На то есть причины, – сухо ответил Миллер. – Я считаю, его нужно разыскать и предать суду.

– Ага. Я тоже. Вопрос в том, дойдет ли дело до суда?

– Если я найду его, – дойдет, – не моргнув глазом, ответил Миллер. – Даю слово.

Но англичанин и бровью не повел. Он тихонько попыхивал трубкой, пускал к потолку колечки дыма. Молчание затянулось.

– Сэр, – сказал наконец Миллер. – Помните ли вы его?

– Помню ли я? Конечно, помню. По крайней мере, имя. А вот лицо забыл. Память с годами, знаете ли, тускнеет.

– Ваша военная полиция арестовала его двадцатого декабря 1947 года в Граце, – подсказал Миллер и вынул из нагрудного кармана две фотографии Рошманна.

Рассел осмотрел их и рассеянно заходил по гостиной, погрузился в размышления.

– Да, – сказал он наконец. – Я его вспомнил. Мне в Ганновер даже его досье из Граца выслали. На основании нашего отчета Кэдбери, видимо, и составил свою заметку. – Рассел повернулся к Миллеру. – Значит, этот ваш Таубер утверждал, что видел, как третьего апреля 1945 года Рошманн выезжал из Магдебурга на Запад?

– Да, так записано у него в дневнике.

– А мы взяли его через два с половиной года. И знаете где?

– Нет.

– В британском лагере для военнопленных. Да, нахальства Рошманну не занимать… Хорошо, Миллер, я расскажу вам все, что знаю.

…Машина, в которой ехали Рошманн и его дружки-эсэсовцы, миновала Магдебург и повернула на юг к Баварии и Австрии. К концу апреля беглецы добрались до Мюнхена и разделились. К тому времени Рошманн обзавелся формой капрала германской армии и документами на собственное имя, в которых он значился как служащий в вермахте.

К югу от Мюнхена наступали американцы, озабоченные не столько положением гражданского населения – им занимались одни армейские бюрократы, – сколько слухами о том, что высшие военные чиновники рейха собирались укрыться в Баварских Альпах – в горной крепости неподалеку от Берхтесгардена, резиденции Гитлера, – и сражаться до последнего патрона. На сотни бродивших по дорогам безоружных немецких солдат войска Паттона внимания почти не обращали.

Передвигаясь по ночам, скрываясь днем в лесных хижинах или на сеновалах, Рошманн пересек исчезнувшую в тридцать восьмом году после аннексии границу с Австрией и направился на юг, к родному Грацу. Там он знал людей, способных его приютить.

Ему удалось пройти всю Австрию, и лишь шестого мая у самого Граца его остановил английский патруль. Самообладание Рошманну изменило – он попытался бежать в лес. Вслед раздалась автоматная очередь, одна пуля пробила ему легкое. Небрежно обыскав заросли в темноте, англичане ушли, не заметив Рошманна. А ему удалось проползти полкилометра до ближайшего дома фермера, теряя сознание, прошептать имя известного ему в Граце врача. Тем же часом фермер выехал за врачом на велосипеде. Три месяца за Рошманном ухаживали друзья – сначала в доме у фермера, а потом в другом доме, в Граце. Когда он встал на ноги, война уже кончилась, Австрию разделили на четыре оккупационные зоны. Грац был в самом сердце английской.