Вместо этого сюжет кроился таким образом, что Бисмарк, например, своими действиями очень напоминал Гитлера, избавляющегося от парламентской демократии‹66›. Фриц Хипплер так отзывался о фильме «Der Grosse König» («Великий король») о Фридрихе Великом: «Предполагалось, что немец, посмотревший этот фильм, подумает, что история повторяется. Имелось в виду, что Фридрих Великий символизирует Гитлера»‹67›.

Геббельс пытался показать, что все великие исторические личности — но особенно Гитлер — наделены определенными ключевыми харизматическими чертами. Ни один из них не пришел к власти демократическим путем; напротив, явным или неявным образом, само «провидение» оправдывало их действия. Никто из них не преследовал обычные цели — в частности, никто не стремился к власти ради денег. И при этом все ставили интересы Германии превыше всего. В своих фильмах Геббельс подчеркивал то, что Макс Вебер написал много лет назад — харизматичные люди «отрешены от грешного мира»‹68›.

Более того, Геббельс старался, чтобы зрительская аудитория считала, что самостоятельно пришла к выводам, которые на самом деле были заложены в фильме. Иногда ему приходилось не соглашаться с Гитлером, который требовал менее тонкого подхода. «Возникли некоторые разногласия по поводу кинохроники, — пишет Геббельс в своем дневнике. — Фюрер хочет видеть в сценарии больше полемических материалов. Я предпочел бы, чтобы кадры говорили сами за себя, а сценарий объяснял только то, что аудитория не может понять самостоятельно. Я считаю такой подход более эффективным, поскольку зритель не видит в нем игры и фальши»‹69›.

Однако по поводу еще одной теории Вебера — о том, что «харизматический авторитет очень нестабильный»‹70›, — у Геббельса и Гитлера не возникало никаких разногласий. Они понимали, что население Германии не будет долго относиться к Гитлеру как к сверхчеловеку, если жизнь среднего немца под его управлением не улучшится. Гитлер требовал, чтобы люди «верили», даже скорее «веровали» в него. Но если в течение нескольких лет его начинания не оправдают себя, эта вера постепенно угаснет. Неудивительно, что период роста популярности Гитлера — с 1933 по 1937 год — сопровождался серией успехов в международной политике, которые Гитлер полностью приписал себе. События эти следовали одно за другим: Германия вышла из Лиги Наций (1933), заключила десятилетний пакт о ненападении с Польшей (1934) и подписала морское соглашение с Великобританией (1935). Договор с Великобританией серьезно подорвал Лигу Наций с ее идеей коллективного ответа Европы на перевооружение Германии. Затем, в 1936 году, Гитлер приказал немецким войскам войти в Рейнланд или Рейнскую область, район Германии, в который вермахту (так переименовали рейхсвер в 1935 году) было запрещено входить в соответствии с условиями Версальского договора. Разумеется, следствием этих побед стал всплеск национальной гордости.

Что касается внутренней политики, то параллельно с огромными расходами на вооружение — которое целиком и полностью производилось на немецких заводах — нацистам удалось снизить безработицу с шести миллионов в январе 1933 года до одного миллиона в сентябре 1936 года и до каких-то 34 000 к моменту начала войны в сентябре 1939 года. Как показали недавние исследования, достижения эти были связаны не столько с разрекламированной программой общественных работ — включая, в частности, программу строительства автобанов — сколько с восстановлением частного сектора экономики‹71›.

С падением уровня безработицы набирала популярность идея Volksgemeinschaft («расового единства»), которая проявлялась не только в мероприятиях, подобных партийным съездам в Нюрнберге, но и в создании таких организаций, как Kraft durch Freude («Сила через радость») и Schönheit der Arbeit («Красота труда»), деятельность которых курировал Роберт Лей, глава Немецкого трудового фронта. Первая занималась досугом работников и организацией целого ряда различных общественных мероприятий, а вторая — убеждала работодателей улучшать условия труда.

Профессор Кристофер Браунинг так объяснял происходящее: «Многое из того, что Гитлер привнес в 1930-е годы, может рассматриваться как благо для большинства, достигнутое ценой притеснения и изоляции меньшинства. Да, было ясно, что асоциальным людям, цыганам, евреям или коммунистам придется сильно пострадать. Но подавляющее большинство немцев получали только блага и не чувствовали ни малейшей угрозы»‹72›.

Для некоторых людей, таких как Эрна Кранц, которая была тогда мюнхенской школьницей, это были «прекрасные» времена. «Элитарность расы пропагандировалась все время, — вспоминает она. — И я должна признаться, что идея эта была довольно заразительна. Ведь если молодому человеку каждое утро говорить, что он просто необыкновенный, — рано или поздно он поверит»‹73›.

Но единственным способом доказать «элитарность» одной расы было притеснение и изгнание других. И то, как именно Гитлер приступил к преследованию тех немцев, которых не хотел видеть в своем нацистском государстве, раскрывает еще один ключевой аспект его харизматического лидерства. Поскольку, как он понимал, враг вождю необходим и может стать его самым большим богатством.

Значение врага для Адольфа Гитлера невозможно переоценить. Враги не только подпитывали ненависть, которую он с юных лет испытывал к большей части окружающего мира, но служили также необходимым связующим звеном между ним и первыми сторонниками нацизма. Гитлер обнаружил, что харизматичному вождю гораздо проще идентифицировать себя в зависимости от того, кого он ненавидит, чем от того, во что именно он верит.

Гитлер также понимал, насколько важно сконцентрировать ненависть на одном конкретном враге. Он писал по этому поводу в «Майн кампф»: «Гениальный вождь сумеет показать народу самых различных противников как врагов одной категории… как бы много ни было недругов, они должны быть скомбинированы так, чтобы масса твоих сторонников считала, что противостоит одному-единственному противнику. Это укрепляет веру в собственную правоту и увеличивает ожесточение против тех, кто угрожает правому делу»‹1›.

Глубоко в душе Гитлер четко определил этого врага — это были евреи. Однако существовали чисто политические ограничения, которые не давали ему полностью выплеснуть на них свою ненависть. В результате, когда в 1933 году был принят закон, который «официально» запрещал евреям занимать должности в государственном секторе — как гражданские, так и военные, — в него все-таки были внесены поблажки для евреев, воевавших в Первой мировой войне, или для тех, кто потерял на войне сына.

Этот закон давал Гитлеру определенные преимущества, поскольку получил более широкую поддержку, которую вряд ли принесли бы более экстремальные меры. Принятие закона также подтверждало, насколько силен скрытый антисемитизм в Германии (невзирая на то, что к моменту прихода нацистов к власти евреи составляли меньше одного процента населения Германии). К примеру, экономист Йоханнес Цанн признавал: «общественность» в Германии считала, что в некоторых сферах деятельности, таких как медицина и юриспруденция, евреев было непропорционально много. (При этом он забыл уточнить причины такой статистики, ведь на протяжении нескольких веков евреям запрещали заниматься другой работой.)