— У нас в семье детей шестеро, — обрезал я его. — Старший брат погиб, я воюю, и следующий брат скоро в армию пойдет.

В общем, кончилась у нас с Борисом дружба. А потом угодил он под трибунал. Судили целую группу симулянтов. Бориса, троих самострелов и еще одного мужичка, который рану медным купоросом натирал. Заседание трибунала было открытым. Прочитают приговор, а в конце — «расстрелять!». Борис весь белый стал. Только после паузы объявляли: «Заменить расстрел на штрафную роту». Борис три месяца штрафной роты получил, потому что долго врачей обманывал. Верная смерть. Другие — по месяцу-два. А одного самострела приговорили к расстрелу. За ним мародерство, еще какие-то грехи числились. Расстреляли в лесу, сразу же после оглашения приговора. Не на глазах у раненых, но выстрелы мы слышали. А в конце мая я был выписан и вернулся в свою батарею, которой по-прежнему командовал капитан Терчук. На дивизион кого-то другого поставили.

В июне — июле сорок четвертого началось мощное наступление сразу нескольких фронтов. Шли ожесточенные бои в Прибалтике. 27 июля был освобожден литовский город Шяуляй, от которого до Балтийского моря оставалось чуть больше ста километров. Насчет освобождения Шяуляя говорили по радио, писали в газетах, но история освобождения и долгих боев за город оказалась далеко не простой. В истории Великой Отечественной войны, изданной в 1960–1965 годах, говорится, что город Шяуляй был освобожден войсками 1-го Прибалтийского фронта 27 июля 1942 года. Однако во второй половине августа противник нанес сильные удары шестью танковыми, одной моторизированной дивизией и двумя танковыми бригадами. Прорвав оборону, немецкие войска устремились к Шяуляю, оборону которого держали 2-я Гвардейская армия и 16-я Литовская стрелковая дивизия. Ожесточенные бои длились до октября, пока немцы не были отброшены от Шяуляя, и продолжилось наступление наших войск.

Я не могу точно сказать, когда наш полк и наша батарея вступили в этот литовский город. В Шяуляе шли бои. Советские войска взяли часть города и полуразрушенный вокзал, возле которого предстояло воевать нашему зенитно-артиллерийскому полку. Дали команду — готовиться к отражению танковых атак. В воздухе преобладала наша авиация. С танками дело обстояло сложнее.

У немцев к тому времени уже вовсю применялись новые танки «пантера» и «тигр» с лобовой броней толщиной 100 миллиметров, самоходки «фердинанд» — лобовая броня 200 миллиметров. Наши основные танки, Т-34 с 76-миллиметровыми орудиями, несмотря на свою маневренность и более высокую скорость, уступали этим машинам. Да и противотанковые пушки не всегда оказывались эффективными. Самоходно-артиллерийских установок САУ-85 и танков Т-34–85 с 85-миллиметровыми пушками еще не хватало. Наши зенитные орудия с хорошей оптикой и мощными зарядами смогли противостоять новым немецким танкам.

Снова рыли орудийные окопы, отсечные ровики для укрытия людей и боеприпасов. Разведка батареи разместилась метрах в трехстах впереди. Нас было пять человек с трофейным ручным пулеметом. Не поленились, долбили кирками и лопатами плотную землю, нашпигованную обломками кирпича, ржавыми осколками. Неподалеку размещалась позиция пехоты. Сбегали, перекурили, послушали, где находятся немцы. До фрицев было метров шестьсот, но отдельные группы, и в том числе снайперы, подбирались ближе.

— Не высовывайтесь лишка, — напутствовали нас.

А как не высовываться? У нас бинокль. Разведка затем и поставлена, чтобы по связи передавать на батарею, что творится на передке. Землянку мы вырыли знатную. Почти блиндаж. Перекрыли яму бетонными балками, которые смогли поднять, бревнами, нашли пару дверей, доски. Сверху насыпали слой битого кирпича и полметра земли. Да еще нас прикрывал кусок стены, сквозь которую мы могли вести наблюдение.

Только долго в укреплении нам сидеть не пришлось. Вначале на отблеск бинокля отреагировал снайпер. Влепил пулю точно в яблочко. Наблюдателю повезло, что он от окуляров оторвался, давал глазам отдохнуть. Но осколками стекла и пластмассы ему посекло щеку и ладонь.

Осколки мы вытащили, они в коже застряли, перевязали товарища. Доложили взводному, мол, нужен запасной бинокль. Где я вам его возьму? Хорошо, что одна половинка уцелела. Наблюдать все же можно.

Потом мой разведчик стал жаловаться, что раны сильно болят. Раны — одно название. Царапины. Но пришлось отправить его на батарею. Замену нам, конечно, не дали, и ночь провели вчетвером. Двое — спали, двое — дежурили. А утром немцы принялись крошить стену. После десятка гаубичных снарядов стена рухнула, и полетели 105-миллиметровые чушки в наше укрепление. Самодельный блиндаж рухнул, хорошо, что сами успели убраться. Заняли новую позицию, в развалинах дома. Шинели наши завалило, а летние ночи в Прибалтике сырые, холодные. Промучились. Пошли утром к пехотинцам. Стыдно было признаваться, что кроме бинокля еще и шинелей лишились. Пехота артиллеристов любит. Посочувствовали, покормили трофейным шпигом, дали пару шинелей и плащ-палатку. Мало, конечно. Нам посоветовали:

— А вы с немцев снимите. Вон там свеженькие лежат. Как стемнеет, ползите. И обувкой заодно разживетесь.

Но скоро нам стало не до одежки. Пошли немецкие танки. Их было около десяти. В основном Т-4, обвешанные звеньями гусениц для дополнительной защиты, и два знаменитых «тигра». Громадины! Угловатые, высотой под четыре метра, длинноствольные 88-миллиметровые пушки с дульным тормозом. Танки двигались на большой скорости, километров под сорок, делая резкие повороты и уходя от прицельных выстрелов. Следом шли бронетранспортеры с пехотой. Наш дивизион просто пытались смять с ходу. Пока никто не стрелял. Только рев моторов и поворачивающиеся стволы орудий.

А потом загремело, заухало все подряд. Три наши батареи вели беглый огонь, а на нас сыпались мины, гаубичные снаряды и неслись трассы многочисленных пулеметов. Это была схватка с наступающими танками, которые не собирались отступать. Она совсем не напоминала давнишний бой под Ленинградом, когда мы били отступающего противника. Там пытались вырваться — а здесь кто кого! Бронебойный снаряд выбил сноп искр из брони Т-4. Еще один снаряд ударил в продолговатый броневой щит, прикрывающий ходовую часть другого Т-4. Я отчетливо видел отверстие на камуфлированной броне. Танк крутанулся, получил еще один снаряд и попятился, продолжая вести огонь. Он выпустил три-четыре снаряда. Почти обездвиженная машина была хорошей мишенью. Она загорелась первой. Из боковых люков стали выскакивать танкисты.

Но и нашим батареям приходилось туго. Одно орудие подбросило и опрокинуло. Плотность огня была такая, словно кто-то вколачивал снаряды и мины из огромного скорострельного механизма. Вспышка — и тут же столб земли, камней. Снова вспышка, а то и две-три подряд. Вверх взлетали обломки досок, человеческие тела, тряпки, снарядные гильзы. Мне по-настоящему стало страшно. По существу, мы были уже не нужны. Какое к чертям наблюдение, если бой идет на дистанции прямого выстрела!

Взяв себя в руки, приказал открыть огонь по танкистам, выбегающим из горевших танков, и пехоте, до которой было еще далеко. Связь не работала, и я послал бойца на батарею. Трофейный МГ-42 раскалился. Кажется, кого-то из немцев я достал. Но в нашу сторону потянулись пулеметные трассы. Пули крошили кирпич, потом начали взрываться мины. Разведчика, сидевшего в развалинах, метрах в семи от меня, накрыло прямым попаданием. Ни фамилии, ни имени не запомнил, сколько лет прошло. Осталось в памяти, как вытаскивал из кармана гимнастерки документы, фотографии, стараясь не глядеть на живот и ноги, превращенные в месиво.