с лимфатическими узлами, и решат, как быть дальше. Пока неизвестно, понадобится ли ей лучевая терапия или химиотерапия или что-то в этом роде, но, как я уже сказал, врач настроен оптимистично. Все происходит очень оперативно. По словам мамы, как только поставили диагноз, дальше все закрутилось, как на карусели. Никаких проволочек, и это хорошо, а после операции картина прояснится.

Я выдавливаю из себя улыбку – пусть Белл знает, что повода для переживаний нет.

– Это серьезно. Конечно, ты поспешил домой. Жаль, что из-за такой причины, но, судя по всему, шансы в пользу твоей мамы.

– Это так.

Я рад, что Белл понимает меня правильно. Что она верно расценивает присущую мне потребность придерживаться практической стороны.

– Но ведь это не означает, что ты не огорчен.

Я сглатываю.

Она гнет свое:

– Ты ведь единственный ребенок, да?

– Да.

Ну вот, подобие самоконтроля исчезает – морская дамба смыта неумолимо подступающим приливом. Слова вырываются сами собой.

– И при мысли о том, что я еще и маму потеряю, я просто… я просто не могу… – Я замолкаю, пытаясь собраться с мыслями, которые сейчас вихрем проносятся в голове. – Мама и Джесс были для меня якорем, с ними я чувствовал себя в связке. В безопасности.

Я шмыгаю носом и делаю глубокий вздох – начав говорить, я уже не в силах остановиться. Что-то во мне, какое-то неведомое прежде чувство, побуждает продолжать, напоминая о том, что с Белл я в безопасности. Что она поймет и осуждать не будет.

– Джесс была для меня всем. С той любовью, которую она испытывала ко мне, которую выбрала для меня, я чувствовал себя королем. Она была самой замечательной женщиной, которую я когда-либо встречал, и я до сих пор не могу поверить, что она выбрала меня. Будущее она представляла со мной. Вы были знакомы, Белл, но на самом деле ты ее не знала. Так близко она не подпускала никого, кроме меня. Она доверилась только мне. Я видел ее, всю ее, и она была идеальной. Даже в своих недостатках она была идеальна. С ней я чувствовал, что могу завоевать мир. – Я издаю сардонический смешок. – В детстве у меня были проблемы. Я не был одинок, но то, что отец ушел еще до моего появления на свет, отверг меня, ни разу не подержав на руках, решив, что мне нет места в его жизни, – из-за всего этого ребенок чувствует себя брошенным, недостойным. И не важно, сколько любви дарила мне мама, – я был зациклен на его отсутствии, вот что странно.

– Он не знал тебя, Рори, а иначе никогда бы не ушел.

Белл гладит меня по руке, и я смотрю ей в лицо. Я не могу прочитать ее мысли, но ни на минуту не верю, что она всерьез считает, будто все настолько просто.

– Однажды он разыскал меня. Я так отчетливо это помню. Это было в начальной школе, во время футбольного матча. Он выглядел посторонним, с ним была какая-то разряженная женщина. В тот день мама не смогла прийти, она работала, а я даже не обратил внимания на этого постороннего человека, с какой стати? Потом он подошел и назвался моим отцом, а эта женщина заворковала надо мной, точно я какое-то фантастическое существо. Мне было лет девять. Больше он не появлялся. Вот так. Уф!

Я чувствую, как по лицу текут слезы, и тороплюсь их смахнуть.

– Рори, ты ни в чем не виноват. Это говорит лишь о том, каким дураком был твой отец, а о тебе совсем ничего не говорит. Ты меня слышишь? Совсем ничего.

Ее голос звучит яростно, и на каком-то уровне я понимаю, что она права, но между рациональным «я» и эмоциональным «я» есть огромная разница, и в данный момент мое эмоциональное «я» берет верх.

– Я знаю, но думаю, из-за этого я стал сторониться мужчин – в этом есть смысл? И до сих пор питаю к ним недоверие, пока не убеждаюсь в обратном. Я доверяю женщинам, таким, как мама – стойким, честным, трудолюбивым. Я уже потерял одну из двух женщин, которые сформировали меня, – ту, которая решила связать свою жизнь с моей, и мне никогда ее не вернуть… – Я задыхаюсь, выговаривая эти слова. – Мне никогда ее не вернуть, и сейчас я ужасаюсь при мысли, что могу потерять ту, чья любовь оберегает меня всю мою жизнь. А я потерял время, бросил ее, и сейчас может быть слишком поздно.

Белл молчит. Слезы у меня высохли, и тирада закончилась. Когда я умолкаю, она привлекает меня к себе, обнимает и гладит по волосам. Она не успокаивает, не говорит, что все будет хорошо. Она как будто знает, что нет таких слов, которые вселят в меня уверенность. А мне хочется сидеть, притулившись к ней, и чувствовать защиту.

Проходит две минуты, и меня охватывает смущение. Я только что рыдал, как ребенок, перед той, которую пригласил на ужин. Успокоившееся сердце начинает биться быстро – это дает себя знать унижение. Я выпрямляюсь, смотрю Белл прямо в глаза и напоминаю себе, что ей, как никому другому, можно доверять.

– Так, нам нужно поесть. Сейчас я все приготовлю.

Я делаю глубокий вдох, поднимаюсь, расправляю одеяло и с церемонным видом накрываю ее и подтыкаю одеяло. Мои руки движутся вдоль края дивана, совсем рядом с ее телом. Я подтыкаю ей одеяло. В этом есть что-то до дрожи интимное – так же делала мама, когда я ложился спать. О, боже. Дружба с Белл призвана помочь мне избавиться от эмоций, а не усиливать их. Вечер идет не по плану. Я выпрямляюсь, растягиваю губы в широчайшей улыбке и старательно делаю вид, что все нормально.

– Ты полежи, а я мигом принесу ужин.

Когда я говорю это, она вскидывает бровь, и я понимаю, что сейчас ей известно обо мне больше допустимо комфортного информационного уровня.

Дай мне его, когда же он умрет,

Изрежь его на маленькие звезды,

И все так влюбятся в ночную твердь,

Что бросят без вниманья день и солнце[33].

Восемнадцатое декабря

Рори

– Эй, ты почему не спишь? – спрашиваю я Белл, когда она нетвердым шагом заходит на кухню. Глаза у нее осоловелые, но она полностью одета – в пальто, варежках и с шарфом. – Половина пятого.

После вчерашних излияний мне неловко, но я твердо настроен не увиливать и не вредить нашей дружбе. Я должен держаться с Белл как ни в чем не бывало. И, возможно, все между нами останется как есть, мы оба сделаем вид, что ничего сказано не было.

– У меня к тебе тот же вопрос.

Она ведет себя как обычно, и я испытываю мгновенное облегчение.

– Когда ты вчера отключилась на диване, я тоже лег и уснул раньше обычного, соответственно и проснулся раньше. Твоя очередь.

– Извини, что уснула у тебя на диване, но в шесть, самое позднее – в половине седьмого – мне нужно быть в Бристоле, на работе.

– Не стоит извиняться, тебе надо было выспаться. Ты так уютно выглядела под одеялом. Я отвезу тебя домой. И да, забери с собой елочку.

– Я хорошо отдохнула, диван не должен быть таким удобным. Но давай без глупостей: я могу сама добраться домой и елочку не возьму. Пройдет Рождество, тогда и обсудим!

– Ты что, серьезно собираешься ехать на поезде, а потом идти пешком по темноте до работы?

– Я узнала: до шести поездов не будет, поэтому я доберусь на такси – найду машину через приложение Lyft.

– Не говори ерунды. Я тебя довезу – и без возражений!

* * *

Добрались мы быстро, несмотря на то что я ехал очень осторожно. Ночью дождь сменился снегом, который бил в окна, и, очищая его, дворники работали на максимальной скорости. Музыкальным фоном шли звучавшие по радио рождественские песенки, которым подпевала Белл.

– «…Там деньги льются рекой…» – с чувством выводила она.

– Как тебе удается быть такой счастливой в такую рань?

– Благодаря этой работе я узнала, каким прекрасным бывает утро. Раньше я бы послала любого, кто осмелился бы потревожить меня раньше девяти, а теперь обожаю ранние часы. В просыпающемся городе, когда на улицах почти пусто, есть что-то волшебное.

– Куда тебя отвезти – на работу или домой?

– Домой, пожалуйста, хотя…

– Ты скрытничаешь насчет этой своей работы. По-моему, ты до сих пор не сказала, где это.

– Нет, наверное. Но раз сейчас всего лишь четверть шестого, предлагаю сделать кое-что действительно замечательное и волшебное – ты как?

– Это может означать что угодно.

– Ага. Но ты мне доверяешь?

– Должно быть, я сошел с ума.