Ну кто ж выдержит-то такое?

Она скромно ответила, что сегодня он вряд ли сможет это сделать, поскольку ее дежурство, в силу некоторых обстоятельств, продлилось полторы смены и закончится в восемь вечера, то есть совсем скоро. На что Александр Борисович с неподдельным азартом сообщил, что готов подвезти этот план, если в нем имеется неотложная надобность, прямо к ее дому. И вопросительно уставился в ожидании очередной реакции, которая и не замедлила последовать. Оказывается, «особой нужды» у Анастасии Никоновны не было, но, с другой стороны, если Александр Борисович не знает, как «загубить вечер», то отчего ей не проявить гостеприимство по отношению к такому молодому и очень симпатичному мужчине? А в самом деле, почему?

И Александр Борисович спокойно сложил план и сунул его себе в карман, легонько погладив при этом пухлые и нервно дрогнувшие пальцы администраторши, унизанные золотыми кольцами. Среди которых, между прочим, он успел заметить и одно обручальное, но — на левой руке. Мадам в разводе? Тогда понятно…

Выходя, он взглянул в зеркальную стенку, в которой отражался весь холл, но не заметил никакого движения вслед за собой. Мальчики, видно, поняли, куда он держит путь, и решили, что следовать за ним по пятам нужды нет. Подъедут и подождут, если потребуется, у прокуратуры. Что, собственно, и требовалось.

На перекрестке улиц Восьмого марта и Пролетарской Турецкого подхватил Филя Агеев, подкативший на неприметном своем «жигуленке».

— Все чисто, — сказал он, — я ехал от гостиницы. Ну, в больницу?

— А как там она?

— Было стабильно тяжелое, сейчас вроде полегче. Но докторша, с которой я имел частную беседу… — Филя пару раз выдавил «кхе-кхе», будто прочищая горло. — Словом, она сказала, что по строгим медицинским правилам разрешить не может, но, понимая и наше положение, готова закрыть глаза…

— И ты ей в этом поможешь, да? — Турецкий хитро сощурился.

— В смысле?

— Ну, глаза закрыть…

— Да ну тебя, ей-богу! Короче, Сан Борисыч, с заведующей отделением реанимации я договорился, с дежурной по этажу постараюсь то же самое, ну а дальше ты бери дело в свои руки. Но постарайся без нажима, дамочка тяжело переживает… Я говорил, она еще вся там, в той жизни…

— Понять можно, хоть и трудно. Но там точно нет посторонних?

— Сан Борисыч, у тебя что, мозги в другом месте? — нахально вопросил Филя. — Ты меня не слушаешь? Я же доложил: положение стабильно тяжелое. Это о чем говорит? О том, что ни для кого и никакой опасности она в данный момент не представляет. Чего, спрашивается, ее охранять? И от кого? Если она вообще не разговаривает…

— А как же я буду с ней беседовать?

— Ну… «да» или «нет» она и глазами показать все-таки может. Я потому и говорю: не усложняй. Вопросы простые. Как в таких случаях делают? Один раз прикрыла глаза — «да», два раза — «нет».

— Ну спасибо, учитель, Макаренко ты наш… — Турецкий вздохнул. — А в общем, ты, конечно, прав. Вопросы мои могут быть и длинными, но ответы на них потребуются краткие— именно «да» либо «нет»… Ты мне вот что скажи, ты эту администраторшу из гостиницы, Анастасию Никоновну, знаешь? Давно она там работает? И что собой представляет?

— Тю! — по-мальчишески изумился Филя. — Неужто и ты запал?! Ну, Настасья!

— А что такое? — готов был уже обидеться неизвестно на что Турецкий, представлявший свою не слишком замысловатую победу все же достижением исключительно личного обаяния и умения воздействовать на женщин определенного возраста и общественного положения.

— Да нет, — продолжал улыбаться Агеев, определенно знавший какую-то местную тайну, — баба она общительная, так говорят. Простая, покладистая. Некоторые вельможные постояльцы, вот вроде тебя, даже за честь почитают отведать сей торт, начиненный приторно-сладким сливочным кремом.

— За что уж ты и меня-то? — поморщился Турецкий.

— Да я ведь без всяких задних мыслей. — Филя пожал плечами. — Просто она не в моем вкусе. Слишком ее много. А по моим габаритам — просто опасно. Слышал, поди, как муравей на слонихе женился? Ночь прошла, а наутро она дуба дала. Вот сидит наш вдовец и стонет. Всего, говорит, одна короткая ночь! И теперь всю жизнь закапывать!.. — Он захохотал. — Ну а мне себя относить к таким гигантам секса совесть не позволяет. А чего? Я ж говорю— другим нравится… Да не бери ты в голову! Надо расслабиться, Борисыч, скинуть лишний градус — какой вопрос? Уж чего другого, а головной боли нам с тобой здесь хватит выше крыши! Можешь не сомневаться.

Турецкий и не сомневался. Но и женщину обижать тоже было не в его правилах…

Однако впереди показались высокие больничные ворота, и, значит, все шутки — в сторону.

Филипп Агеев, разумеется, бесценный человек, а специалист своего дела такой, что подобного поискать еще… Так думал Турецкий, поднимаясь по больничной лестнице на второй этаж длинного корпуса и двигаясь по коридору. На нем был накрахмаленный халат, который Александр Борисович надел, еще находясь в машине — где его добыл Филя, остается загадкой. Но халат был на пуговицах, как у медицинского какого-нибудь «светила», а не обыкновенный посетительский — с завязками на спине. Сам Филипп обошелся именно таким, обычным.

И, вот Турецкий важно шествовал в самый конец коридора реанимационного отделения, где в крайней палате находилась под всяческими капельницами Катерина Ивановна Пшеничная. Вероятно, он выглядел слишком солидно и вальяжно, как какой-нибудь заезжий академик, чтобы медсестры, смотревшие на него с удивлением, решались задавать свои, несомненно глупые, вопросы. Ну да, дисциплинка тут та еще!

У дверей палаты его встретила пожилая, сутулая женщина, та самая заведующая отделением, и Александр Борисович понял, что был категорически не прав в отношении Фили. Уговорить такую женщину, объяснив ситуацию, еще как-то было можно, но охмурить — никогда. Одна бородавка на подбородке, из которой торчало несколько седых волосков, чего стоила!

— Здравствуйте, — хриплым, словно прокуренным, голосом сказала она, — ваш коллега из Московского уголовного розыска мне кое-что рассказав. Я своей властью разрешаю вам не дольше десяти минут, причем сама буду находиться рядом, за дверью. Пожалуйста, не злоупотребляйте моим к вам доверием, Александр Борисович.

Ему осталось лишь развести руками…

Катя, как он стал называть женщину в дальнейшем, лежала без движения навзничь, с открытыми глазами, уставившимися в какую-то точку на потолке, и вытянутыми вдоль тела руками. Лицо ее словно обтекло, заострились нос и скулы. Но все равно осталась та, видно, неувядающая красота, которая, если верить слухам, так нравилась покойному губернатору. Хотя, по другим слухам, о чем, в частности, как-то обмолвился и Рейман, к женщинам генерал вообще относился всегда с уважением, но не больше. Вот и верь кому хочешь… Но не об этом же вести разговор с этой женщиной!

Памятуя о краткости визита, Турецкий уложил преамбулу своей миссии в минуту. Сразу же «обговорил» и возможность получения ответов от нее — в смысле да и нет. Пообещал быть максимально конкретным и спросил, поняла ли она его. В ответ Катя, не сводя глаз с потолка, закрыла их на миг и открыла снова. Ну вот, слава богу, контакт и установился, а что будет дальше, покажет время.