Было уже совсем темно, когда я снова вошел в дом номер 425 по Харрингтон-лейн. Монстролог сидел за обеденным столом и набивал себе брюхо с жадностью человека, который не ел неделю; что, вполне возможно, так и было.

– Ты не голоден, – заметил он, на миг прекратив обжираться.

Я достал из кармана оловянную фляжку (в кухне было промозгло и холодно), отвинтил крышку, с трудом глотнул виски. Монстролог нахмурился и неодобрительно поцокал.

– Не удивительно, что у тебя такой ужасный вид, – вынес свое суждение старый негодяй, запихивая в рот кусок сыра.

– Да, наверное, я много пью, – согласился я. – А вы? Какое оправдание у вас?

Он проигнорировал мой вопрос.

– От тебя пахнет дымом. И под ногтями у тебя грязь.

– Пепел, – поправил я. – Ваши мусорные контейнеры переполнились.

Выражение его лица не изменилось.

– Ладони стерты в кровь.

– Вы меня в чем-то обвиняете?

Он невесело улыбнулся.

– В сарае всегда лежат несколько пар рабочих перчаток, ты же знаешь.

– Да, знаю.

– Значит, ты забыл.

– Моя память уже не та, что раньше. Вот, например, никак не могу припомнить имя той девушки, которую я нанял, чтобы она кормила вас, купала и вообще следила за тем, чтобы вы не теряли человеческий облик.

Уортроп взял нож и отрезал кусочек яблока. Его рука не дрогнула. Жевал он также очень решительно.

– Беатрис, – сказал он. – Я тебе уже говорил.

– Вы ее уволили?

Он пожал плечами. Его глаза забегали.

– Где лепешки?

– Или она сама ушла?

– Я же говорил тебе, я ее уволил. Где мои лепешки?

– Почему вы ее уволили?

– У меня много дел, а тут какая-то шумная потаскушка болтается за мной по пятам и во все сует свой нос.

– Куда она пошла?

– Откуда мне знать? – Его терпение явно истощалось. – Она не говорила, я не спрашивал.

– Это-то и кажется мне странным.

– Почему?

– Потому что она ушла, не известив меня. Это ведь я нанял ее на работу, не вы. Почему она не обратилась ко мне за расчетом, когда вы ее уволили?

– Думаю, об этом тебе лучше спросить у нее самой.

– Это может оказаться затруднительным, поскольку никто из нас не знает, куда она ушла.

– Чего это тебя так волнует вопрос местонахождения безмозглой горничной, каких тринадцать на дюжину? – рявкнул он, теряя самоконтроль.

Я еще раз, напоказ, глотнул из фляжки.

– Нисколько не волнует.

– А. Хорошо. И зря ты ее нанял. Я же тебе говорил, никто мне не нужен. Что со мной может случиться?

– Значит, это снова я во всем виноват?

– Что? В чем ты виноват? О чем ты?

– О судьбе Беатрис. Я виноват в том, что навязал ее вам.

– Нет. Ты виноват в том, что поставил меня и себя в такое положение, когда навязывать ее мне стало необходимо. – И он улыбнулся совсем по-детски, как будто только что отмочил забавную шутку. – Ты давно уже затаил на меня обиду, Уилл Генри. Где мои лепешки? Давай их сюда, а не то я совсем рассержусь.

– Что ж, не стоит доводить до этого, правда? – Я вытащил пакет оттуда, где прятал его. Он выхватил его у меня из рук, отвратительно хихикая. Мои глаза были устремлены на подвальную дверь за его спиной.

– Это из-за нее вы навесили замок на эту дверь? – спросил я.

– Из-за нее? Из-за Беатрис, что ли? Да сколько уже можно о ней? – И он налил себе еще чаю.

– Я не о ней. Я хотел спросить…

– Я живу один, как тебе известно, – с нажимом произнес он. – Врагов у меня много, как тебе тоже, несомненно, известно…

– Кто они, Уортроп? Назовите мне их. Хотя бы одного.

Он швырнул на стол недоеденную лепешку.

– Да как ты смеешь! Я не обязан отчитываться ни перед тобой, ни перед кем бы то ни было! Все, что я делаю, и чего не делаю, – это мое дело, и только мое! Мне не нужна ее компания, как не нужна и твоя, – ни сейчас, ни двадцать четыре года назад!

Я сунул фляжку с виски в карман и положил руки на стол.

– Что в подвале, Уортроп?

Его губы беззвучно зашевелились. Он поднял брови и посмотрел на меня снизу вверх с таким видом, словно его взгляд мог повернуть годы вспять и вернуть меня в тело одиннадцатилетнего мальчика, в котором я некогда обитал.

– Ничего, – ответил он, наконец.

– Один мудрый человек сказал мне однажды, что ложь – это худший вид глупости.

– А люди глупы. Конец силлогизма.

– Я же все равно узнаю. Лучше скажите сразу.

– Зачем мне говорить тебе то, что ты и так знаешь?

– Я знаю, что там что-то есть; но не знаю, что именно.

– Вот как? Тогда вы не слишком преуспели в вашем образовании, мистер Генри.

– Труд всей вашей жизни, как вы выражаетесь, но за многие годы вы имели дело со многими вещами, и под конец они пожрали вас совсем. Впрочем, не только вас.

– Да. – Он серьезно кивнул, и я заметил в его глазах тень страха. – Я оставил за собой немало жертв – больше, чем другие, но наверняка меньше, чем ты.

– Сейчас не о моих жертвах речь, доктор. – Я взял нож, который лежал на столе у него под рукой, и стал вычищать им грязь из-под ногтей. Он поморщился, как будто еле слышный скрежет действовал ему на нервы.

– Беатрис бросила меня, – прошептал он.

– Беатрис? При чем тут она? Мы ведь говорим о ваших жертвах.

– О, да что ты вообще знаешь?

– Я знаю про ягнят, – сказал я. – А еще я знаю, что вы разрубили ее на куски и засунули в мусорный бак. Знаю, что и то, и другое имеет какое-то отношение к замку на этой двери и к вашему удручающему состоянию – и еще я знаю, что вы покажете мне, что там, за этой дверью: и потому, что вас так и подмывает это сделать, и потому, что вы знаете, откуда вам ждать спасения. Всегда знали.

Монстролог рухнул головой на стол, спрятал лицо в ладонях и зарыдал. Он рыдал так, что плечи ходили ходуном. Я наблюдал за ним молча и бесстрастно.

– Уортроп, дайте ключ, иначе я вышибу эту дверь.

Он поднял голову, и я увидел настоящие, неподдельные слезы: все его лицо исказилось от боли, точно внутри него пришла в движение какая-то темная, неизвестная тварь.