— Мне было десять лет, когда она умерла.

— Сегодня вечером ты покажешь мне заход солнца!

— Здесь это обязательно, — улыбаясь, сказал он.

— Дом отлично сохранился, — сказала Лорэн.

— Энтони маниакально следил за ним. Садовник, мастер на все руки, рыбак, кормилица, сторож — Энтони был неудавшимся художником, и мама приютила его. Он жил здесь во флигеле.

До того как папа попал в авиакатастрофу, Энтони был другом моих родителей. Я думаю, он всегда любил маму, даже когда папа ещё был здесь. Подозреваю, что они стали любовниками, но намного позже. Она поддерживала его в жизни, он поддерживал её. Они мало разговаривали между собой, во всяком случае, когда я бодрствовал, но они необычайно понимали друг друга. Им хватало одного взгляда. В молчании они находили прибежище от всех жестокостей, с которыми обоим пришлось столкнуться в жизни.

Им было так спокойно вместе, что других это обескураживало. Казалось, что Лили и Энтони избрали своим кредо отказ от гнева или возмущения.

— Что с ним стало?

— Энтони на десять лет пережил Лили. Остаток жизни он провёл, ухаживая за домом. Лили оставила ему деньги — таков был её стиль: предвидеть все, даже непредвиденное. В этом Энтони был похож на неё.

Он умер в больнице в начале зимы. Одним солнечным и свежим утром он проснулся усталым. Смазывая петли ворот, он внезапно почувствовал глухую боль в груди. Пошёл между деревьями, пытаясь вдохнуть воздух, которого вдруг стало не хватать. Старая ель, под которой он проводил весенние и летние сиесты, приняла его под свои ветви, когда он, обессиленный, упал. Ошеломлённый болью, Энтони дополз до дома и позвал соседей. Его отвезли в отделение неотложной помощи в Монтеррей, где он и умер через день.

После его смерти семейный адвокат связался со мной, чтобы узнать, как поступить с домом. Он сказал мне, что был поражён, когда побывал там. Энтони все убрал, как если бы уезжал в путешествие, в тот день, когда почувствовал себя плохо.

— Может быть, это он и собирался сделать?

— Энтони — уехать в путешествие? Нет, даже чтобы заставить его съездить за покупками, требовались долгие переговоры, и начинать их надо было загодя. Нет, я думаю, у него сработал инстинкт, как у старого слона: он почувствовал, что пришёл его час. Или, возможно, он устал и поддался.

Тут Артур вспомнил, что однажды ответила мать на его вопрос о том, боятся ли взрослые смерти: «Если ты хорошо провёл день, рано встал, чтобы пойти со мной на рыбалку, набегался, поработал в розарии с Энтони, то к вечеру ты устал. И даже ты, который терпеть не может укладываться в постель, будешь счастлив улечься.

Жизнь напоминает один из таких дней. Мысль, что в конце ты отдохнёшь, приносит спокойствие и утешение. Когда всё становится трудным и утомительным, вечный сон не пугает, как раньше».

Мама была уже больна, и я думаю, она знала, о чём говорила.

— А ты ей что сказал?

— Я вцепился в её руку и спросил, не устала ли она. Она улыбнулась. Короче, я хотел сказать, что не верю, будто Энтони устал жить, нет, это не депрессия; я полагаю, к нему пришла мудрость.

Они направились к дому, но Артур свернул, чувствуя, что готов зайти в розарий.

— Мы идём к сердцу королевства, в розовый сад!

— Почему «сердце королевства»?

— Лили была помешана на розах. На моей памяти розы были единственным предметом её перепалок с Энтони. Она заказывала черенки по каталогу, её гордостью было разведение сортов со всего мира, особенно если в примечании указывалось, что климатические условия, необходимые для благополучного существования растения, совершенно отличны от местных. Для неё становилось делом чести уличить садоводов в невежестве и вырастить из черенка куст.

— И много таких кустов было?

Он насчитал около ста тридцати пяти. Однажды, когда начался страшный дождь, Энтони и мать встали среди ночи и побежали в гараж за огромным куском брезента. Энтони закрепил три угла брезента кольями, а четвёртый они вдвоём держали на вытянутых руках, один — забравшись на складную лестницу, другая — стоя на вышке теннисного судьи. Когда гигантский зонтик становился слишком тяжёлым от скопившейся дождевой влаги, они его встряхивали. Буря длилась больше трех часов. «Если бы дом загорелся, я уверен, они меньше бы всполошились. Посмотрела бы ты на них наутро, они были как две развалины». Но розарий был спасён.

— Посмотри, — воскликнула Лорэн, — сколько ещё здесь цветов!

— Да, это дикие розы, они не боятся ни солнца, ни дождя; тебе лучше надеть перчатки, если хочешь их срезать — на них полно шипов.

Они провели большую часть дня, вновь и вновь открывая для себя уголки просторного сада, окружающего дом. Артур показывал деревья, зарубки, которые когда-то оставил на коре. Обходя кругом одну из сосен, он показал место, где сломал ключицу.

— Как ты умудрился?

— Я созрел и упал с дерева!

День пролетел незаметно. Вечером они вернулись на берег океана, уселись на камни и увидели картину, ради которой люди съезжаются со всего мира. Лорэн широко развела руки и воскликнула: «Микеланджело сегодня в ударе!» Артур глянул на неё и улыбнулся. Вернувшись в дом, они вместе совершили «уход за телом», потом Артур развёл огонь в камине в маленькой гостиной.

— Так что такое чёрный чемоданчик?

— Ты ничего не забываешь!

— Нет, просто внимательно слушаю.

— Это чемодан, который принадлежал маме; она хранила там письма и сувениры. Я думаю, что этот чемодан, по сути, содержит все главное в её жизни.

— Что значит — «я думаю»?

Чемодан был великой тайной. Весь дом принадлежал Артуру, кроме шкафа, где лежал чемодан. Доступ был категорически запрещён. «И я не стал рисковать!»

— Где он?

— В кабинете.

— И ты так ни разу и не вернулся, чтобы открыть его? Поверить не могу!

Глядя, как Лорэн скептически сморщила лоб, Артур признался:

— Ладно, правда в том, что я всегда трусил.

— Почему?

— Не знаю; боялся, что это изменит образ, который я сохранил, боялся, что печаль будет слишком сильной.

— Сходи за ним!

Артур не двинулся с места. Лорэн настаивала, чтобы он сходил за чемоданчиком. Бояться нечего. Если Лили убрала всю свою жизнь в чемоданчик, то именно для того, чтобы однажды сын узнал, какой была мать. Она любила его не для того, чтобы он жил, не прикасаясь к её образу.

— Риск любви в том, что любишь недостатки так же, как и достоинства, они неразделимы. Чего ты боишься — что станешь осуждать мать? Ты по натуре не судья. Ты не можешь отворачиваться от того, что там хранится, ты нарушаешь её же закон!.. Ведь она оставила чемоданчик, чтобы рассказать о себе, чтобы ты продолжил то, что время не позволило сделать ей, чтобы ты действительно узнал её, не только как ребёнок, но глазами и сердцем мужчины!