день. На всех новых зданиях пришлось над первым этажом ставить предохранительные сети для самоубийц.

— Да ну? — удивился я.

— От рек отказались отчасти и потому, что в них легко утопиться. Ну и, конечно, после Великой Зеленой Чумы 1983 года.

— Понятно, — заметил я, радуясь, что он сменил тему.

— Ты же знаешь, какая пакость эти реки, — и чем дальше, тем грязнее. Вода в них стала такая густая, что даже не течет. В ней развелась тьма инфекций — больше четырех тысяч видов.

Мне опять вспомнилось прошлое — лунные блики на воде, бегущие по реке суда, гудки…

— И как же вы разделались с этой грязью?

— Это оказалось не так уж сложно, как только всем стало ясно, что нужны решительные меры. В Великую Зеленую Чуму за две недели сожгли пятьдесят тысяч трупов, и сентименты быстро отбросили. Все было сделано очень просто — взяли и отвели воду из притоков. Поверь, это оказалось дешевле опреснения. Но крупные реки, конечно, пересохли.

— Здорово придумано, — кивнул я. — А куда деваются стоки? И чем пополняются океаны?

— Чем пополняются? Конечно, стоками, как и раньше. Но теперь стоки не разбавляют чистой водой, и их можно отводить по трубам. Такие трубы тянутся через всю страну. А часть стоков сначала используют для удобрения.

— Разумно, — сказал я, — В Азии так делали испокон веку.

— Ну что ж, пойдем, старина, — вздохнул Джо.

Джо опустил мою продовольственную карточку в щель автомата, подождал, пока на пей не будет сделана нужная отметка, и повел меня к выходу.

Кто-то громко окликнул меня. Сквозь толпу ко мне продирался профессор Стэдмен — милый старый профессор биологии из Стэнфорда. Он был сперва моим кумиром, а потом — близким другом и оставался им на протяжении всех восьми лет, пока я учился на старших курсах, в аспирантуре и когда я уже преподавал сам. Именно со Стэдменом мы с горечью пришли к выводу, что наша профессия становится никому не нужной. Птиц с каждым годом оставалось все меньше. Их чириканье все реже слышалось в лесах и полях. Целый класс животного мира исчезал с лица земли. Экскурсии со студентами на лоно природы превращались в какие-то заупокойные службы. И моя прекрасная, жизнерадостная работа все больше и больше сводилась к одному лишь чтению лекций в музее с показом цветных диапозитивов…

— Поехали ко мне, — сказал Стэдмен. — У меня заоблачная квартира в университетском общежитии, а Кобу приготовит нам настоящее японское жаркое — он это сделает за десять минут. Кроме того, он выращивает у нас на окне клубнику — большую, как яблоки, ну, может быть, чуть меньше.

Джо поднял руки.

— Сдаюсь. Сегодня в столовых только суп из простейших да кукурузные оладьи. А кстати, где вы достаете мясо? Ваше жаркое, случаем, не из лягушек с мышами? Мне всегда внушает недоверие биолог, который угощает мясом…

Из окон квартиры профессора — она находилась на восемьдесят первом этаже — открывался чудесный вид. Он был бы еще краше, не будь вокруг столько смога.

Русло Бывшего Гудзона было залито асфальтом и выкрашено в приятный зеленый цвет. С такой высоты, глядя сквозь желтый туман, зеленый асфальт можно было принять за воду. Мне вспомнились далекие свистки барж, еще более далекий низкий гудок прибывающего парохода… Она и тогда была грязной, эта река, но она все-таки текла здесь…

Теперь на смену лодкам и яхтам пришли скиммеры, микроскутеры, минибусы и субурбанеты. Река превратилась в гоночный трек. Но этот прогресс меня почему-то не радовал, меня почему-то охватывала тоска. Неужели я превращаюсь в строптивого дряхлого упрямца, в древнюю развалину? Надо смириться, как советовал Джо. Прошлого не вернешь.

Профессор приволок из кабинета громадный фолиант. Это было последнее роскошное издание «Исчезнувших птиц Америки».

— Взгляни на эти фотографии, — сказал он и принялся листать красочные страницы. — Помнишь зимородков над ручьем? А помнишь, как мы выслеживали зеленых славок и всегда оставались в дураках? А кардиналов на снегу помнишь? Они уже четыре года как вымерли.

Профессор листал книгу, а я смотрел через его плечо, пока с одной из страниц на нас не уставился своими хищными немигающими глазами белоголовый орел.

— А как Американский Орел попал в эту книгу? — мрачно спросил я.

— В качестве предостережения, — ответил профессор. — Их осталось ровно тринадцать: восемь на Аляске и пять во Флоридаполисе.

— Откуда это так точно известно? — удивился я.

— Из последнего отчета Департамента исчезающих видов.

— Но почему до сих пор ничего не сделали для их спасения?

— Как не сделали? Сделали очень много, мой друг! Провели 62 исследовательские работы, написали 469 исчерпывающих докладов, предложили 3450 рекомендаций. Еще израсходовали девяносто восемь миллионов долларов.

— А отравлять их перестали?

— Да, но препараты из семейства ДДТ продолжали накапливаться в пище и после того, как их запретили.

— Исследования… отчеты… да мы уже пятьдесят лет знаем, от чего они гибнут!

Профессор невесело усмехнулся.

— Это уже политика!.. И вот начинается вся эта национальная шумиха, называемая Двухсотлетием Конституции. А где наш гордый символ Америки? Дышит на ладан? Позор! А какое недоброе предзнаменование! Да к тому же, того и гляди, об этом пронюхают русские. Какой ужас! Необходимо что-то предпринять, чтобы спасти хотя бы этих последних тринадцать. Что-нибудь отчаянное.

Вскоре я узнал, сколько горькой правды скрывалось в его словах…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

На следующий день Джо разбудил меня отчаянным стуком в дверь.

Утро было прескверное. На ясный солнечный день я и не надеялся — такие дни ушли вместе с моим детством. Десять лет назад, когда я улетал на свой спутник, солнце уже было неярким и бледным — на него можно было глядеть без всяких темных очков, но его, по крайней мере, хоть было видно. Однако с тех пор как я вернулся, я лишь несколько раз видел на небе желтое смазанное пятно, задернутое тяжелыми облаками.

Ушел в прошлое и старый добрый дождик, который когда-то шумел за окном или капал за шиворот. Погода стояла теперь какая-то никакая — туманная, сухая, пыльная тоска. Застегивая рубашку, я выглянул в окно:

— Мерзкий день. Что, в августе всегда так?

— Всегда — летом, зимой, весной и осенью. Но иногда выдается несколько солнечных дней вроде вчерашнего.

Я уставился на него.

— Да, неужели ты не заметил, что небо в одном месте пожелтело? По сообщению Атмосферного Центра, вчера стоял солнечный день.

— Боже мой! — воскликнул я — Что мы сделали?

— Это не мы — все было сделано уже до нас. Теперь, после этих массовых заморов семидесятых годов, все