День был какой-то серый и мокрый – больше про него ничего нельзя было сказать. А в магазине в молочном отделе стояла длинная очередь. Мне надо было купить две бутылки кефира и один плавленый сырок за пятнадцать копеек.

В отделе работали две продавщицы. Они по очереди, дожидаясь друг друга, взвешивали на весах сыр, масло, сметану и одновременно отпускали штучные товары. Им было неудобно вдвоем за одним прилавком и тесно среди ящиков с молочными пакетами, бутылками кефира и ряженки. К тому же обе продавщицы были толсты и неповоротливы.

Мне было некуда спешить, но подобная организация труда действовала мне на нервы.

– Послушайте! – не выдержал я, достояв почти до конца очереди. – Разве можно так безалаберно работать! Неужели нельзя, ей-богу, чтобы одна из вас отпускала штучные товары, а другая взвешивала на весах?

– Эх! Образованный вроде человек, а как вы с женщинами разговариваете. Стыдно! – заметила одна из продавщиц и укоризненно посмотрела на меня.

– А вы на нас не орите! – тут же прекратила торговлю и тотчас же набросилась на меня вторая продавщица. – Мы без вас знаем, как нам работать! Подумаешь, учитель какой нашелся! Да я вам за такие слова вообще не отпущу! Все слышали, как вы нас оскорбили. Сам ты дурак очкастый, понял?!

Очередь недовольно зашумела. Всем хотелось скорее отовариться.

– Слушай, ты, кончай ругаться! – отчетливее всех произнес за моей спиной мужской бас. – Дома на жену ворчать будешь. А вы, мамаша, давайте отпускайте очередь. Некогда тут!

– А чего он людей оскорбляет! – продолжала возмущаться вторая продавщица.

Я с досады выбросил чек и ушел из очереди, так и не получив кефира и плавленого сырка.

Я вышел из магазина и встал в очередь к табачному киоску.

– Двадцать два часа. Почти сутки, – произнес сзади меня высокий мужской голос.

Я обернулся и увидел перед собой низенького мужчину неопределенного возраста с густой курчавой шевелюрой и длинным заостренным носом.

– Да, ровно двадцать два часа, – повторил незнакомец и приветливо улыбнулся.

– Вы это мне?

– Увы, вам.

– Простите, не понял?

– А я вам сейчас объясню. Я просто хочу сказать, что ваш диалог с продавщицей стоил вам двадцать два часа жизни.

– Ах вот как!.. Может быть, вы и правы. Нервные клетки, говорят, не восстанавливаются, – учтиво ответил я, хотя, если откровенно, мне хотелось послать этого востроносого комментатора по весьма определенному маршруту.

– А знаете, ведь ей этот диалог ничего не стоил, – продолжал курчавый. – Я имею в виду продавщицу. Ни одной минуточки!

Незнакомец неприятно захихикал. В это время подошла моя очередь. Я купил пачку сигарет и направился в кулинарию; жена заказала мне шестьсот граммов бефстроганова.

В кулинарии была длинная очередь, и я, поколебавшись, встал в нее.

– Более того, я допускаю, что она, напротив, прибавила себе лишние минуты жизни. За счет, так сказать, деятельной разрядки. К сожалению, я лишен возможности проводить положительный замер, но убей меня Бог, если я ошибаюсь.

Я обернулся. Незнакомец, который заговорил со мной у табачного киоска, стоял позади меня. «Вылитый псих!» – подумал я.

– Вы даже не представляете себе, – продолжал тем временем курчавый, – как болезненно иногда люди реагируют на, казалось бы, самые пустячные жизненные эпизоды. Ну вот хотя бы сегодня, за полчаса до того, как вы вступили в диалог с продавщицей, я наблюдал за тем, как одна женщина, купив два десятка яиц по рубль тридцать, случайно разбила их. Знаете, сколько ей это стоило?

– Два шестьдесят, очевидно.

– Да нет, я не о деньгах! – сердито взмахнул рукой мой собеседник. – Я о другом. Знаете, сколько она на этом потеряла часов, жизнечасов?

Я недоверчиво молчал.

– Не знаете! Так я вам скажу: она потеряла девятнадцать, без малого девятнадцать дней жизни. Представляете?! Почти три недели! Это же грандиозно!

Очередь двигалась медленно. Я подумал, что беседа с этим чудаком может скрасить мне томительное ожидание, и поэтому спросил:

– Скажите, а откуда вы берете такие точные цифры?

– Очень просто. Я провожу измерения и получаю искомый результат.

– А-а, понятно, – сказал я и поспешил отвернуться от незнакомца, чтобы не рассмеяться ему в лицо.

– Нет, вам не может быть понятно. Это вы так сказали, чтобы не обидеть меня. Я же знаю, что вы меня принимаете за сумасшедшего.

– Ну что вы! – воскликнул я и подумал: «Типичный шизофреник».

Мой собеседник улыбнулся.

– Ладно, не стану вам долее морочить голову. Вот мой аппарат. Я дал ему свое имя – «Аппарат Фогельмана». Взгляните-ка.

Он достал из кармана пальто небольшую пластмассовую коробочку, по своему внешнему виду напоминавшую портативный радиоприемник, но со стрелочным индикатором вместо шкалы настройки.

– Вот с помощью этого довольно примитивного аппарата я и произвожу измерения потери жизнечасов, – сказал Фогельман.

– Ах вот как!

– Я навожу аппарат на измеряемый объект, – невозмутимо продолжал курчавый, – и смотрю на стрелку индикатора. Она мне и сообщает искомую величину. Видите, в данный момент стрелка показывает двадцать два часа. Это ваша потеря. То есть аппарат сообщает мне, что в течение последних трех часов вы потеряли двадцать два жизнечаса. По прошествии же трех часов с момента потери прибор уже не сможет обнаружить ее, так как энергия, выделенная в пространство разрушенными нервными клетками, исчезнет. Понятно?

– Простите, не совсем… Вы говорите, например, что энергия исчезает, – придрался я к первому, что пришло в голову. – Послушайте, но ведь даже пятикласснику известно, что энергия не может исчезать. Она лишь переходит из одной формы в другую. Ведь так?

– Нет, не так. Она исчезает, и бесследно. Понимаете?

– Нет, не понимаю. – Я засмеялся.

– Вообще-то это, конечно, трудно понять, – сказал Фогельман и засмеялся вслед за мной.

– А как вам удалось зарегистрировать энергию нервной клетки? Что это за энергия? – спрашивал я, стараясь придать своему голосу серьезный тон.

– Видите ли, я боюсь, что мне не удастся вам объяснить… Вы, кстати, кто по профессии?

– Биофизик, – зачем-то солгал я, ибо на самом деле был историком.

– Ну вот видите!.. При теперешнем образовании и нынешнем состоянии так называемых точных наук это бесполезно! – грустно добавил Фогельман, развел руками и сунул свой прибор в карман пальто.

– Я сам-то далеко не все здесь понимаю, – сказал он как бы мне в утешение.