Когда я выползла из ванной, Даниел лежал на кровати и хихикал.

– Я придумал для тебя новую диету, – объявил он.

– Значит, ты все же считаешь, что я толстая.

– Вот, слушай. Это очень просто. Все, что ты должна делать, – не есть того, за что надо платить. В начале диеты ты несколько полна, поэтому никто не приглашает тебя на обед. Затем ты худеешь, становишься такой ногастой, приобретаешь соблазнительные контуры, и мужчины начинают приглашать тебя на разные трапезы. Тогда ты снова набираешь несколько фунтов, меценаты испаряются, и ты снова худеешь.

– Даниел! – выпалила я. – Это самые отвратительные из всех пошлых, мерзких, циничных слов, которые я когда-либо слышала.

– Не будь такой злюкой, Бридж, – рассмеялся он. – Это логическое продолжение твоих собственных мыслей. Я же повторяю тебе, никому не нужны ноги, как у насекомого. Все хотят такой зад, чтобы к нему можно было припарковать мотоцикл и поставить на него кружку пива.

Я разрывалась между вульгарными видениями себя самой с припаркованным к заду мотоциклом и кружкой пива сверху, злостью на Даниела за его вопиюще провокационный сексуальный юмор и внезапным интересом к возможной правильности такой концепции моего тела с точки зрения мужчин – стоит ли мне в таком случае съесть что-нибудь вкусненькое прямо сейчас и что бы это могло быть.

– Дай-ка я включу телек, – оживился Даниел, воспользовавшись моим временным безмолвием, нажал кнопку на дистанционном пульте и задернул занавески.

Это были глухие гостиничные занавески со специальной затемняющей подкладкой. Через несколько секунд в комнате воцарилась мгла, нарушаемая лишь тусклым светом телевизора, по которому шел крикет. Даниел закурил и начал звонить вниз, чтобы заказать шесть банок пива.

– Хочешь что-нибудь, Бридж? – усмехнулся он. – Может, чай со сливками? Я плачу.

2 июля, воскресенье

122 фунта (снова хорошо поработала), порций алкоголя – 0, сигарет – 0, калорий – 995, лотерейных билетов – 0 (великолепно).

7:45. Только что позвонила мама.

– О, привет дорогая! Знаешь что?

– Подожди, я только перенесу телефон в другую комнату, – попросила я, испуганно оглядываясь на Даниела.

Я отключила аппарат, перетащилась в соседнюю комнату, снова включила его и обнаружила, что мама так и не заметила моего отсутствия за последние две с половиной минуты и все ещё продолжает болтать.

– …Ну и что ты об этом думаешь, дорогая?

– Э-э-э, не знаю. Я же сказала, что переносила телефон в другую комнату.

– Ах. Так ты ничего не слышала?

– Нет.

Последовала короткая пауза.

– О, привет, дорогая, знаешь что?

Иногда мне кажется, что моя мама – часть современного мира, а иногда она вроде как далеко-далеко, за миллионы миль отсюда. Например, когда она оставляет мне на автоответчике сообщения со следующим текстом (произнесенным очень громко и отчетливо): «Это мама Бриджит Джонс».

– Алло? О, привет, дорогая, знаешь что? – снова повторила она.

– Что? – покорно откликнулась я.

– Двадцать девятого числа Юна и Джеффри устраивают в своем саду костюмированный праздник Красоток и Викариев. Правда же, это здорово. Красотки и Викарии! Вообрази!

Я очень постаралась этого не делать, изгоняя из воображения образ Юны Олконбери в сапогах до бедер, сетчатых колготках и лифчике в дырочку. Мне кажется, что для шестидесятилетних людей организация подобных мероприятий – занятие неподходящее.

– В общем, мы подумали, что будет просто отлично, если вы с… – застенчивая и многозначительная пауза, – …с Даниелом придете. Мы все до смерти хотим с ним познакомиться.

Сердце у меня похолодело при мысли, что наши с Даниелом отношения во всех их интимных подробностях будут подвергнуты тщательному критическому анализу всеми членами клуба «Лайфбоут» в Нортгемптоншире.

– На самом деле, не думаю, чтобы Даниел… – при этих словах стул, на котором я зачем-то покачивалась, упираясь в него коленями и облокотившись на стол, с грохотом опрокинулся. Когда я подобрала трубку, мама все так и говорила:

– Да, великолепно. Там будет Марк Дарси, очевидно, не один, так что…

– Что происходит? – в дверях стоял Даниел, абсолютно голый. – С кем это ты говоришь?

– С мамой, – в отчаянии шепнула я уголками губ.

– Давай я, – с этими словами он отнял у меня трубку. Мне нравится, когда Даниел ведет себя властно, но не так резко, как на этот раз.

– Миссис Джонс, – проговорил он своим самым очаровательным голосом, – это Даниел.

Я почти слышала, как она разволновалась.

– Воскресное утро – слишком хорошее и раннее время для телефонных звонков. Да, просто прекрасный день. Чем мы можем вам помочь?

Пока мама болтала несколько секунд, Даниел пристально смотрел на меня, а затем снова заговорил в трубку:

– Что ж, это очень мило. Я запишу в своем ежедневнике на двадцать девятое число и поищу свой собачий ошейник. А сейчас мы, пожалуй, вернемся в постель и попробуем доспать. Всего доброго. Да. Всего хорошего, – Даниел решительно попрощался и повесил трубку.

– Видишь, – обернулся он ко мне, очень довольный собой, – твердая рука – вот и все, что нужно.

* * *

22 июля, суббота

123 фунта (хм-м-м, надо сбросить ещё 1 фунт), порций алкоголя – 2, сигарет – 7, калорий – 1562.

На самом деле, мне очень хочется, чтобы Даниел пошел со мной в следующую субботу на костюмированный праздник. Так здорово будет, если на этот раз не придется самой вести машину, приезжать одной и мучиться, принимая на себя весь этот огонь вопросов, почему у меня нет бойфрен-да. Будет великолепный жаркий день. Может быть, нам даже удастся превратить все это в мини-брейк и поехать в паб (или какой-нибудь отель, где нет телевизоров в номерах). Мне очень хочется, чтобы Даниел познакомился с папой. Надеюсь, он ему понравится.

2:00. Проснулась вся в слезах от кошмарного сна, который меня преследует: я сижу на занятии по французскому начального уровня и, перевернув страницу, вдруг понимаю, что я забыла повторить материал и на мне нет никакой одежды, кроме фартука; я отчаянно пытаюсь завернуться в него, чтобы мисс Чайнелл не заметила, что я без трусов. Думала, Даниел по крайней мере мне посочувствует. Я знаю, что все это связано со страхами по поводу неудачной карьеры, но Даниел невозмутимо закурил сигарету и попросил пересказать то место, где фигурировал фартук.

– Тебе-то хорошо с твоим Кембриджем, – прошептала я, всхлипывая. – Я никогда не забуду той минуты, когда я взглянула на доску объявлений, увидела букву D напротив французского и поняла, что не смогу попасть в Манчестер. Это испортило мне всю жизнь.