доклады о готовности. Примерно раз в пять минут выходили в эфир станции комитета начальников штабов. Эти темнилы вообще не передавали ничего, кроме букв и цифр.

Пузырев снова умчался в кабинет. У него с дозаправкой проблем не возникало.

На первый пост врубился Джаггер, я узнал его голос, он завопил так, что перекрыл на секунду шум микрофонного зала:

– Работает! Борт номер один!

Джагеру удалось перехватить на резервной частоте доклад самолета Президента США. Это был так называемый борт номер один.

Американцы справедливо решили в свое время, что в случае серьезной заварухи, самое безопасное место для президента – это небо над Америкой. Поди, найди отдельный самолет в общем хаосе.

Город с места не сдвинешь, атомная бомба может разнести в пыль почти любой бункер, или на худой конец, оставить президента без связи и запереть в плену радиоактивных руин.

Самолет, оснащённый всем необходимым, штаб с крыльями, обнаружить вовсе не просто. Президент и генералы-штабисты могут продолжать руководить войной и, в крайнем случае, приземлиться в союзной Америке стране.

Борт номер один выходит в эфир на разных частотах, маскируется как может, и поймать его – большая удача. Даже если пеленг не точен, один только факт, что президентский самолет поднялся в воздух во время таких учений, говорит об очень серьезных делах.

Джаггер не знал, разумеется, находится ли Рональд Рейган на борту, или же экипаж со штабистами отрабатывает учения без его участия, но на всякий случай пропел куплет из популярной комсомольской песни:

– Послушай, Рейган, мудозвон из Голливуда!

Ты на кого решил войной идти, паскуда?

Или забыл ты, падла, времена былые,

Как наш народ имел Мамая и Батыя?..

Панфил опять дал мне команду на злосчастный F-15.

Пеленг почти не поменялся, но слышно его стало лучше. Видимо, пилот изменил направление и двинул на север в сторону большой базы на Гонолулу, чтобы упасть как можно ближе к спасателям. Дозаправщика он так и не нашел.

– Бабай, он не долетит, – сказал мне Панфил, – конец чуваку, он передал, что топлива на пять минут. Дал «Mayday» в эфир. Работает! Бабай, он отдал рапорт о катапультировании!

Мне стало жаль американского пилота, видимо такого же долботряса, как и мы, не сумевшего найти дозаправщик.

Катапультирование само по себе неприятный трюк, а уж плавание зимой в Тихом океане – такого не пожелаешь и врагу. Впрочем, я не воспринимал тогда врагом этого чувака. Стоило только представить себе, как он падает в холодную воду, отстегивает парашют, подтягивает за нейлоновый шнур, надувшийся оранжевый плотик, и взобравшись на него, смотрит вокруг. И не видит ничего, кроме воды и неба…

Тут все началось, как всегда, одновременно.

«Стратофортрессы» дали доклады о запуске крылатых ракет. ПУПы МБР зачастили цифро-буквенными группами. Комитет начальников штабов перешел на какую-то многоканальную передачу, и кроме противного верещания ничего разобрать было нельзя. Пеленги, впрочем, брались даже легче из-за постоянства сигнала.

В зоне Гонолулу защебетали на резервных частотах координаторы спасательной операции. Там все полетели и поплыли искать пилота-раздолбая.

Словом, у нас началась легкая паника. Минут через пять по пеленгам стало ясно, что бомберы все же развернулись перед пуском крылатых ракет. Да и сам пуск видимо был условным. Учения перешли во вторую фазу, Мировая война откладывалась.

Майор Пузырев, лишившись шанса стать полковником, порысил в кабинет, чтобы слегка тяпнуть за мир.

Мы продолжали работать. До конца учений оставалось по меньшей мере еще несколько часов.

– Панфил, что с чуваком, его нашли? – спросил я.

– Я слышу только доклады ретрансляторов, они проводят операцию на местных частотах и станциях, мощность маловата… Вроде пока не нашли.

Мне вспомнилось, что в книгах о войне, моряки и летчики, тонувшие в Северном море, умирали от переохлаждения в течение десяти минут. А еще чайки выклевывали им глаза.

– Ну, американец-то на плотике, авось отобьётся от чаек, а вот сколько он протянет в мокрой одежде? Там хоть и не мороз, но тоже зима. И наверняка есть акулы…

Смены наши закончились, а пилота так и не нашли.

– Не повезло пацану, – резюмировал Панфил, – но они не сворачиваются, я слышу, ищут.

– Вот она, судьба солдата в Америке, – ответил я.

Постепенно затихал эфир над Континентом. «Стратофортрессы» вернулись на базы.

Учения «Глобальный Щит-85» завершились.

Тогда мы еще не знали, что это был последний «Global Shield» в новейшей истории. Больше подобные учения не повторялись ни разу.

Панфил не был бы собой, если бы не прочел чего-то новенького.

…От Цезаря до наших дней!

Я посвящаю строки эти

Всем дуракам на этом свете,

Повинным в глупости своей.

Они везде, их слишком много,

Творят гнуснейшие дела,

Но их империя сильна,

И нечего пенять на Бога.

Мы их как кроликов разводим,

Хоть надо б их перетопить,

Иль ум свой собственный пропить —

Так сами в клан их переходим.

Они обсели окна наши —

И выставляют свой изъян,

Напоминают обезьян,

А мы на них все сеем-пашем.

Быть может, все наоборот?

Мы – дураки, они – сократы.

Но, несмотря на все дебаты,

Война по-прежнему идёт.

Меня мутит от глупых рож.

Всю жизнь, мгновенье за мгновеньем,

Я истреблял с остервененьем

Всех тех, кто был на них похож.

А нынче прекращаю бой,

К чему опять махать руками.

Я лишь смеюсь над дураками,

Они ж – смеются надо мной.

И сразу же ещё:

…Ах, не нужно лишних слов!

Грубо, пошло, зримо, вязко.

В ожидании развязки

Я повеситься готов.

Я в судьбу готов поверить,

В бога, в черта, в НЛО.

То, что было – всё прошло,

Жизнь линейкой не измерить.

К схватке вечно не готов,

Я – не я, и хата с краю.

Постоянно забываю,

Что для вас уже не нов…

Утопить бы всё в вине,

Притерпеться. Сердцу больно…

Облегчит его невольно,

Лишь признание в вине.

Ах, не нужно лишних слов…

28

Джаггер позвонил, когда я был дежурным по роте и разъяснял дневальному гусю технологию чистки раковины кирпичом. Лекция было чисто теоретическая.

Дело в том, что месяц примерно назад, еще до Нового года, наша часть и Первая Площадка, разумеется, готовилась встретить Московскую комиссию.

Офицерье наше, в предвкушении Большого Пистона, вилось мелкими бесами и доставало нас не на шутку.

За сутки до прибытия комиссии с генерал-лейтенантом во главе, вся воинская часть, наша Первая Площадка и рота, естественно, были вылизаны языком и протерты чистой ветошью.

Сверкало абсолютно все, что могло сверкать, а остальное было покрашено в хаки или затянуто кумачом, или на худой конец прикрыто портретом Ленина. Деревянные части интерьера обожгли паяльной лампой и покрыли лаком.

Я, по своему обычному счастью, оказался дежурным по роте в эти сутки. Мой дневальный гусь жужжал пчелой, и труд его принес заслуженные плоды. Рота блестела, как операционная.

Телефоны звонили непрерывно, докладывая о перемещении комиссии.

В роту залетел вспотевший прапорщик Самородко, назначенный Пузырем бдеть за санитарным состоянием роты перед проверкой.

Самородко аллюром процокал по всем помещениям, заглянул за экраны батарей отопления в ленинской комнате, куда мы обычно, от лени, бросали окурки. Прошелся белым платочком по плинтусам и выключателям и остался доволен.

– Молодец, дежурный, – похвалил меня Золотой, – выношу благодарность тебе лично и дневальному. Можете, гады, когда хотите.

– А! Умывальник, забыл.

Да! Несмотря на то, что сортир