Многие сказали бы, что я была с ним жестока. Жестока? Я мать, и сама принимаю решение, как обращаться с ребенком. Главное – результат. За полгода он стал лучшим в классе. Учителя его не узнавали, он всегда был готов к ответу, сам просил его вызвать и явно шел на медаль. Его глупые увлечения музыкой (от которой у меня уши закладывало), эта ужасная девочка, с которой он точно целовался (а мать-то у нее продавщица, а папа безработный), – все исчезло. Школу окончил блестяще. Я давно заметила, что он стал приносить из библиотеки какие-то книги, однажды заглянула. Не могу сказать, что обрадовалась, они все были по археологии и истории древнего мира. Денег таким путем не сделаешь, ну и пусть! Не в деньгах дело! Да разве я когда-нибудь запрещала ему что-то? Хочет быть археологом, пусть им станет! Он еще и работу себе нашел – редактором в издательстве, в основном издающем мистику. У него ведь абсолютная грамотность! Он ведь…

Мой мир стал очень маленьким, может, оттого, что я отчетливо вижу перед собой финиш. От многого я отказался. Просто нет времени. Когда я несколько минут ничем не занимаюсь (не готовлюсь к экзаменам, не читаю издательскую правку), мне становится страшно, как будто я проигрываю то время, которое у меня еще осталось.

В институт поступил без проблем. Увидел свою фамилию в списках, решил тут же позвонить матери… Не позвонил. Если бы я не знал, что меня ждет, то купил бы шампанское, цветы и помчался к ней. А тут – какой смысл? Чего бы я ни добился, конец слишком очевиден. Это не праздник, просто этап на моем коротком пути. Все пошли пить пиво, все, кто был в списках поступивших. Я не пошел. Нечему радоваться. Я должен спешить, чтобы успеть все.

Никогда не видел таких глубоких глаз, как у девушки, которая читала списки рядом со мной. Я взглянул и понял, что могу в них утонуть. И тут же отвел взгляд. Я не могу себе этого позволить.

И она тоже на меня смотрела – минуты две, не меньше. Правда!

Сокурсникам он казался странным. Тихий парень. Ни с кем не говорит, ведет себя, как монах. Никакого пива, никаких сигарет, вечно с книгой, а то и с двумя сразу. Девушки не было. Мысли только об учебе. Как-то перед сессией, когда ему не досталось списка экзаменационных билетов (экземпляров было мало), он истерично разрыдался, уронив голову на судорожно сплетенные руки, будто случилась катастрофа. Учился лучше всех. Когда на курсе узнали, что он уже приглашен в престижную археологическую экспедицию, в Азию, никто не удивился и не позавидовал. Это был приз, и его получил самый достойный. Но когда обнаружилось, что у него в двадцать два года, перед защитой диплома, вышла книга рассказов, все были ошеломлены. Он с застенчивой улыбкой подарил всем сокурсникам по экземпляру и всем написал одно и то же посвящение: «Вспоминайте меня!» Он вообще ко всем обращался на «вы», и при этом у него был виноватый, загнанный взгляд, как будто он ощущал себя изгоем, недочеловеком среди нормальных людей.

Правда, одно посвящение звучало иначе. Он подарил книжку девушке, которая обычно садилась рядом с ним в аудитории и часто ему улыбалась с веселой, детской симпатией. Когда он передавал книгу, руки у него прыгали, а та, прочитав посвящение, взглянула ошеломленно.

– Мы могли бы быть счастливы? – по слогам повторила она. – Что это значит, постой… Ты же никогда за пять лет не…

– Отдай! – И этот тихий парень, никогда не делавший резких движений, вырвал книгу и скомкал в дрожащих пальцах титульный лист.

– Да что ты делаешь?! – она пыталась помешать, но было поздно. Тоненькая книжка уже превратилась в лохмотья, а он все рвал их и рвал.

– Сумасшедший!

И тут он остановился. Его глаза, где металось что-то отчаянное и жалкое, напугали ее так, что девушка оцепенела.

– Я не сумасшедший, – спокойно, совсем прежним тоном ответил он. – Я намного хуже. Прости, что вообще посмел.

Он не договорил, а она уже и не хотела слышать продолжения. В аудитории остались после лекции они одни, и если сперва это ее обрадовало, то теперь, когда он вышел, девушка с облегчением перевела дух.

Хотя он мне и нравился. Понимаете, такой спокойный, сдержанный и очень целеустремленный. С таким было бы не страшно. Мне очень редко удавалось встретить его взгляд, и вот это мне уже не нравилось. Мне думается, что люди, которые отводят глаза, что-то скрывают. А глаза у него красивые, светло-зеленые, добрые, но только… Как бы это выразить? Напуганные, что ли? Как будто его раз и навсегда ошеломили, и теперь он не может опомниться.

Мне хотелось познакомиться с ним поближе, но так и не удалось. Я не потому к нему тянулась, что других кандидатов не было, были, да еще сколько! Обожглась один раз, другой, потом все надоели. Придурки. Совсем как дети. А в нем чудилось что-то иное, как будто он, еще мальчишка, был старше всех нас, вместе взятых. Или же просто больше нас знал.

Когда был выпуск, уже прошел слух, что его берут в аспирантуру. А что дальше, известно. Защитит диссертацию, станет преподавать, напишет кучу ученых трудов и еще несколько книг, вроде той, что дарил всем сокурсникам.

Мою он разорвал, но я взяла почитать у подружки. Он писал о Древнем Вавилоне. И только о Древнем Вавилоне, как будто современного мира вовсе не существовало. Книгу назвал «Зиккурат», она и была построена по принципу вавилонского храма, где поклонялись богу Мардуку. В ней было семь новелл, как семь ступеней зиккурата храма Мардука. Начиналось с самой большой, кончалось самой маленькой. И все семь мне не понравились. Не потому, что были плохо написаны, напротив, даже не к чему придраться. Но мне почудилось в них что-то страшное. Как будто я заглянула вглубь пересохшего колодца и увидела на дне лицо еще живого, искалеченного человека, который так отчаялся, что даже не зовет на помощь. И я ничем не могу ему помочь.

Я уже почти замужем, во всяком случае, к этому идет. Диплом у меня есть, но работаю не по специальности, менеджером в торговой фирме. Иногда вспоминаю о нем, думаю, что он делает сейчас, чего достиг. Раз не удержалась, зашла в институт, просмотрела расписание лекций, увидела его фамилию. Значит, он уже старший преподаватель. Быстро.

Его самого не видела, на кафедру зайти не решилась. И когда я стояла во дворе, курила напоследок, то вспоминала о том, что он так и не решился взять меня за руку. Хотя бы за руку. Один раз хотел, это желание метнулось в его чудесных, беззащитных глазах. Я видела это так же ясно, как видела бы рыбку в чистом аквариуме. Но он так и не посмел. Как будто не имел на это никакого права.

Я знаю, у него была девушка. Во всяком случае, сын был в кого-то влюблен. Мать не проведешь, она все знает о ребенке. Он изменился, стал застывать над полной тарелкой с отрешенным видом, иногда не сразу слышал вопрос, отвечал невпопад. И порой казался счастливым как-то про себя, будто тайком. Я не спрашивала ни о чем, но втайне рассчитывала, что дело пойдет на лад. А после защиты диплома и поступления в аспирантуру он сразу погас. И я поняла, что все кончено. Спросила, очень осторожно, нет ли у него невесты на примете? Пыталась говорить шутливо, хотя мне было уже не до шуток. Сын почти не спал. Писал книги, работал, учился, добивался все большего и большего. Открыл для меня счет в банке, куда перечислял все, что удавалось заработать. Его книга неожиданно имела успех, ну а потом ему определили стипендию как самому перспективному молодому ученому, которого выпустил институт. И предоставили полную свободу в плане исследований.