Были годы, когда он жил в мужском обличье. Они тянулись слишком долго, чтобы можно было сосчитать их. Но они не стоили того, чтобы заострять на них внимание. Он не говорил своим родителям, что он задумал. Он ушел от них и знал, что назад дороги нет. Но иногда он еще видел себя лежащим на своей старой, узкой кровати или бегущим через поле на вершине холма, чтобы спасти отбившегося теленка. Перебравшись в город, он взял себе новое имя и другое лицо.

Примерно через пять лет после того, как Фиона стала женщиной, она написала письмо родителям, однако без подписи. Она написала: «Люди, проходящие мимо меня на улице, не думают, что я мужчина. Вчера в булочной кто-то назвал меня мадам. Может, вы поняли это еще раньше меня, просто не находили слов, чтобы выразить»? Ее родители так и не ответили на это письмо, и она их не винила. Они были не из тех людей, которые стали бы тратить время, отвечая на письмо незнакомки. А она уже не была тем мальчиком, который беспокойно сидел за их столом, чьи ноги едва касались пола, а руки возвышались над столом на пару дюймов. Больше она ничего им не отправляла, хотя иногда что-то писала, словно собираясь когда-нибудь отправить. Она писала: «Я работаю в супермаркете. Мне это не нравится, но нужно чем-то зарабатывать на жизнь. Я еще не знаю, как разговаривать с людьми, так что в основном держусь одна. Я не думаю о вас, или о ферме, или еще о ком-нибудь. Прошло почти десятилетие с того момента, как мы виделись последний раз, и ничто уже из того, что вы помните обо мне, не существует».

И еще кое-что. Перемены, происходившие с ней, помимо того, что она сделалась женщиной. Сущие мелочи поначалу: она ловила чашки, падавшие со стола, удачно выходила с зонтиком даже при ясной погоде. Затем перемены стали существенней. Она избегала определенных улиц или магазинов, меняла маршруты во время прогулок, не надевала юбку, молния на которой – она это знала, хотя не знала, почему – должна была разойтись в тот день. Это не было, как она поняла, осмотрительностью, но скорее неким знанием. Как будто у нее в мозгу имелись полости, словно морские пещеры, периодически наполнявшиеся знанием, которого раньше там не было.

Она заметила фотографию домика в витрине агентства по недвижимости, и он ей понравился, так что она зашла спросить о стоимости и прониклась уверенностью, что приобретет его. Она устала переезжать каждый месяц из города в город, ездить в поездах, оглядываясь. Дом принесет ей устойчивость. Она выкрасит лестницу желтым, а ванную зеленым. У нее не было мебели, но она видела себя там, открывающей неподатливые окна, пьющей вино из бокала на крыльце, выходящем в сад.

Примерно через неделю после того, как она вселилась в этот дом, к ней заглянул мужчина с банановым хлебом, он сказал, что живет по соседству и чтобы она обращалась, если ей что-то понадобится. В его облике – округлом лице в очках и дырявом джемпере – было что-то совиное. Она сделала им сэндвичи. Он пригласил ее на обед, и она ощутила какое-то неясное томление. Это было знакомое предчувствие некоего знания, сгущавшегося у нее в голове. Она внимательно рассматривала его, пока он ел сэндвич, а потом – без спроса – ополаскивал тарелку в ее раковине. Что это было? Что она увидела за его лицом? Он рассказал ей о Лоре, женщине, которую любил, и об их дочери по имени Марго, которая, как он сказал, обожает ее.

Обожает меня? Но мы с ней не встречались.

Он вывел ее в сад и показал на окно своего дома, за которым промелькнуло чье-то лицо.

Боюсь, она наблюдает за вами. Она собиралась сама отнести вам хлеб, но испугалась.

Фиона увидела у него на пути провалы, в которые ему предстояло упасть. Она еще не знала, чем именно это будет, но знала, что они поджидают его. Она сказала ему, что с удовольствием придет к ним на обед.

Их радушие вселило в нее покой. Она стала часто приходить к ним обедать и читала за столом книги Марго. Она все больше забывала то ощущение, испытанное в первый день знакомства с Роджером, ставшее, по сути, причиной их дальнейшего сближения. Она готовила кошмарные сумасбродные блюда на их маленькой кухне, позволяла Марго высаживать кабачки в своем саду. Они вместе отмечали дни рождения с легкостью, удивлявшей ее. Ведь они не были ее семьей; они не были одной крови. Марго рисовала отдельные черточки, а Фиона прорисовывала по ним разные образы, увлеченно водя своими большими руками, изогнув в улыбке губы.

Потом настал плохой год. Они случались и раньше, а она еще не развила в себе способность к их предвидению, возникая на пространстве десятилетий, точно язвы. Она размечала в своем ежедневнике дни обедов у Лоры и Роджера и обнаруживала, что пропускала их незаметно для себя, просыпаясь и понимая, что пролетела неделя, а она не знала, что делала все эти дни. Она вдруг обнаруживала себя в ванных комнатах неизвестных кафе, в автобусах, шедших непонятно куда, в комнатах, в которых никогда не была раньше. Время искажалось, разрыхлялось, размягчалось, точно глина.

Она подрабатывала тем, что гадала по картам Таро в подсобных помещениях магазинов и давала предсказания побед на скачках, хотя она ошибалась – как и всякий человек – так же часто, как и угадывала. Она лазила по чужим карманам, ограбила пару домов, провела несколько ночей в тюрьме. Просрочила арендную плату за дом и не вернулась туда. Она спала под мостами, в подъездах и автобусах. Спала на вокзалах, предсказывала задержки и отмены рейсов за несколько недель, смотрела день за днем, как приходили поезда в одно и то же время и узнавала в толпах пассажиров одних и тех же людей.

Дальше стало хуже. Ее дни не шли друг за другом, но забегали вперед или отклонялись назад. К ней пришло осознание того, что все, что она предсказывала, не могло избежать своей участи. Чашки, которые она подхватывала на лету, так или иначе разбивались через несколько часов у нее в руках; зонтики, которые она брала перед тем, как хлынет ливень, все равно ломались, и она вымокала до нитки. Она навела справки обо всех, кого о чем-либо предупреждала в течение нескольких лет – о тех, кого она предостерегала от перехода улицы на светофор, или кому говорила не садиться на самолет, и о женщине, которой она предсказала раковую опухоль живота. Поначалу совпадения казались незначительными, но вскоре картина стала очевидной. Та женщина, пережившая ремиссию рака, позже испытала обострение в полную силу. Множество человек, которых она предупреждала о грядущей автомобильной аварии, так или иначе попадали в аварии – не сейчас, так потом. Понимание этого чуть не свело Фиону с ума, и она провела шесть месяцев в психиатрическом диспансере, пройдя через несколько отделений и социальных общежитий. Она никогда не была той, кем считала себя. Она ни разу не сумела изменить что-либо, а только знала о том, что должно случиться. И это было самое страшное из всего, что она могла вообразить.

К тому времени, как она снова возникла на пороге дома Роджера и Лоры, она приняла решение оставаться слепой ко всему, кроме настоящего. Они не спрашивали ее, где она была весь этот год или почему ничего не написала им, и она была признательна им за это.

Восемь лет спустя после знакомства с Марго Фиона проснулась с сильнейшей головной болью, какой не испытывала уже лет десять. Она даже недоумевала, почему это называется головной болью, если помимо головы болят десны, спина и колени. Она наполнила раковину водой и погрузила в нее лицо, но ей не полегчало. Она уже много лет не переживала никаких предчувствий, но с этой головной болью к ней неожиданно пришло новое, нежеланное знание. Весь дом принялся гундосить ей о том, что должно было случиться. Она видела, как потолочные балки проседают, и чердак падает сквозь потолок, поглощая остальные комнаты, река выходит из берегов и заливает ее сад. Она не знала, когда это случится, но знала, что случится. Настанет день, и этот дом будет стерт с лица земли.