два, которые он проверил, были каким-то образом закрыты. Подергав каждое из них, он почувствовал искушение вставить лезвие топорика между подоконником и рамой, надеясь ее открыть. Даже если запор — или засов — сломается, он, безусловно, сломается с громким треском; но, скорее всего, вместо него сломается стекло. Шелк решил, что он скорее попытается забросить веревку на крышу, возвышавшуюся на два этажа над ним (высота уменьшилась на треть, и забросить веревку уже не казалось почти невозможным, как тогда, когда он изучал виллу с окружающей ее стены), и исследовать ее, прежде чем рискнет сделать нечто столь наглое. Похоже, окружная дорога — удаление панелей из купола — могла стать более разумным подходом.

Он попробовал третью раму, и она слегка поддалась в ответ на его осторожное усилие. Он толкнул ее обратно, вытер вспотевшие руки об одежду и потянул сильнее. На этот раз рама открылась чуть больше; ее только захлопнули, но не закрыли. Быстрый рывок топориком заставил ее открыться до конца, только еле слышно запротестовали плохо смазанные петли. Опершись одной рукой о подоконник, он скользнул головой вперед в темную комнату.

Этот твердый деревянный пол никогда не знал ковра. Шелк, неподвижно стоя на коленях, исследовал его кончиками пальцев по все расширяющимся дугам, настороженно ожидая любого звука из комнаты. Пальцы коснулись чего-то круглого, твердого и сухого, размером с яйцо голубя. Он подобрал его и слегка сжал — оно поддалось. Он поднес его к ноздрям и понюхал.

Экскременты, как он и подозревал.

Шелк бросил их и вытер пальцы о пол. В этой комнате держали какое-то животное, которое могло быть здесь и сейчас, такое же испуганное, как и он, — если оно уже не подкрадывается к нему. Но, конечно, не одна из этих рогатых кошек; они, скорее всего, свободно бродят всю ночь вокруг особняка. Значит, что-то гораздо хуже. Что-то еще более опасное.

Или никого. Если в комнате и есть животное, оно уж слишком тихое. Даже змея уже бы зашипела, ну конечно.

Шелк встал на ноги, так тихо, как мог, и медленно двинулся вдоль стены; правая рука сжимает топорик, пальцы левой ощупывают то, что могло быть расколотыми панелями.

Угол, пустой, как, похоже, и вся комната. Он сделал один шаг, потом другой. Если и были картины или даже мебель, он их пропустил.

Еще один шаг; поставить правую ногу к левой. Остановившись, чтобы прислушаться, он смог услышать только свое свистящее дыхание и слабое позвякивание далекого оркестра.

Рот пересох, колени под ним были готовы подломиться; дважды он останавливался, прижимая трясущиеся руки к стене. Он напомнил себе, что уже вошел в виллу Крови и это оказалось совсем не так трудно, как он боялся. Но следующая задача была намного тяжелее: он должен найти Кровь, не обнаруживая себя, и поговорить с ним в таком месте, где им никто не помешает. Хотя сейчас ему пришлось признаться, что это может оказаться невозможным.

Второй угол.

Эта вертикальная рама — безусловно дверной проем; бледный прямоугольник окна, которое он открыл, находился на противоположной стене комнаты. Его рука поискала и нашла вертикальную защелку. Он опустил ее; она двигалась свободно, с легким треском; но дверь не открылась.

— Ты был плохим?

Он взмахнул топориком, готовый со страшной силой ударить им того, кто выйдет из темноты, — и убить, сказал он себе мгновением позже, какого-то невинного человека, чью спальню он взломал.

— Ты был? — В вопросе было что-то призрачное; он не мог сказать, был ли говорящий на расстоянии вытянутой руки или говорил через открытое окно.

— Да. — Его собственным ушам этот единственный слог показался писклявым и испуганным, почти робким. Он заставил себя замолчать и прочистил горло: — Боюсь, я был плохим много раз. Я сожалею о каждом из них.

— Ты мальчик. Я могу сказать.

Шелк мрачно кивнул:

— Я действительно был мальчиком, совсем недавно. Без сомнения, майтера Р… Без сомнения, некоторые из моих друзей сказали бы тебе, что во многих отношениях я до сих пор мальчик, и, быть может, они правы.

Его глаза привыкли к темноте комнаты, и ему казалось, что небосвет, игравший на куполе оранжереи и в далеких садах, испещренных рассеянными тенями рваных облаков, освещал их почти не хуже солнца. Свет, сочившийся через открытое окно, ясно показал четкий прямоугольник пола, на котором он стоял на коленях, и, смутно, пустую грязную комнату по обе стороны от него. Тем не менее Шелк не мог найти того, кто говорил.

— Ты собираешься ударить меня этим?

Голос юной женщины, вне всякого сомнения. И опять Шелк спросил себя, где же она прячется.

— Нет, — сказал он так твердо, как мог, и опустил топорик. — Клянусь, я не сделаю тебе ничего плохого. — Гагарка сказал, что Кровь занимался и женщинами; Шелк чувствовал, что сейчас он лучше понимает, о какого рода сделках идет речь. — Тебя держат здесь против твоей воли?

— Я иду туда, куда хочу. Я путешествую. Обычно я вообще не здесь.

— Вижу, — сказал Шелк, хотя не видел, ни в каком смысле. Он опять опустил защелку; она двигалась так же охотно, как и раньше, и дверь точно так же не поддалась.

— Иногда я ухожу очень далеко. Вылетаю в окно, и никто не видит меня.

Шелк опять кивнул:

— Я тоже тебя не вижу.

— Знаю.

— Однако иногда ты могла бы выходить через дверь. Верно?

— Нет.

Простое отрицание, но сказанное так, что ему показалось, будто она стоит прямо перед ним и ее губы почти касаются его уха. Он пошарил рукой, но пальцы нашли только пустой воздух.

— И где ты сейчас? Ты сказала, что можешь видеть меня. Я бы хотел увидеть тебя.

— Я сейчас появлюсь.

— Через окно?

Никакого ответа. Он подошел к окну, оперся на подоконник и выглянул наружу: на крыше оранжереи не было никого, вдали, в садах, виднелся один талос. Его сук и веревка лежали там, где он оставил их. Бесы (согласно легендам, которым в схоле никто не верил) могли ходить невидимыми, потому что были духами нижнего воздуха, предположительно олицетворениями разрушительных ветров.

— И где ты сейчас? — опять спросил он. — Пожалуйста, выходи. Я бы хотел увидеть тебя.

Ничего. Согласно Писаниям, лучше всего от бесов защищала Фелксиопа[37], но сегодня день Фэа, а не ее. Шелк взмолился Фэа, Фелксиопе и, для ровного счета, Сцилле, одной за другой, а потом сказал:

— Я понимаю, что ты не хочешь говорить со мной, но мне нужно поговорить с тобой. Мне нужна твоя помощь, кем бы ты ни была.

В