– Старая, я чуть не умер от страха! – вскрикнул он, наслаждаясь мгновением, когда леденящий ужас потихоньку начал отпускать его трепещущее сердце. – Где моя жена? Мне сказали, что она приболела…

– Нагулялся наконец, окаянный? – Бабка, кажется, не слышала ни слова и все буравила его злым взглядом. – Налетался, Крылатый, наигрался?

– Да что с тобой, старая? – Фета никогда особо его не любила, но такого приема Томас не ожидал. – Пропусти меня! Это ведь и мой дом!

– Ну проходи, проходи, хозяин! – Со злобной усмешкой она открыла дверь шире, пропуская его внутрь.

На Томаса пахнуло воздухом лазарета, темнота казалась жаркой и влажной, а от запаха травы, перемешанной с золой в камине, першило в горле. Это был запах тяжелой болезни.

Страх снова вернулся к Томасу. Он осторожно подошел к кровати, на которой, укрывшись до подбородка, лежала его Анабель. Бледная, с испариной на лбу, с запавшими глазами, она скорчилась на самом краю. Одеяло скрыло ее почти полностью. Томас подумал, что жена прижимает к животу большую подушку, иначе было необъяснимо, почему так странно выглядели очертания ее изможденного тела.

– Милая… – прошептал он.

Анабель открыла глаза. Взгляд ее бездумно поблуждал по комнате, а потом остановился на замершем Томасе.

– Том? Том… Это правда ты? – прохрипела она, протягивая к нему бледную руку, на которой страшно выделялись темные вены. – Ты мне снова чудишься…

– Нет, милая, я прилетел, как только узнал… – Томас опустился на колени перед кроватью, прижимая ладонь жены к губам. Ее чуть влажная кожа казалась обжигающей.

«Святые Крылатые, у нее жар! Сильнейший жар!» – ужаснулся Крылатый.

– Как же хорошо, что ты вернулся, Том. Мне нужно тебе рассказать… Мне нужно успеть рассказать тебе…

Слабый голос Анабель оборвался. Она приподнялась на локтях, ловя воздух ртом, и Томас вдруг заметил, как сильно растрескались ее губы.

– Нет-нет. Потом, все потом. – Он не знал, что делать, как помочь жене. Томас поймал себя на мысли, что больше всего сейчас ему хочется оказаться на гряде. И от этого стало еще хуже.

Старая Фета уже подошла к кровати, отталкивая Томаса. Она поднесла к губам Анабель чашку с пахучим питьем, заставляя сделать глоток. Но Крылатая дернула головой.

– Погоди, бабушка, он должен узнать от меня.

Томас замер, наблюдая, как Анабель откидывает одеяло.

Она истончилась, под легкой тканью ночной рубашки можно было посчитать все косточки, кожа отливала голубизной и пересохла от внутреннего жара. Анабель стала похожа на девочку-подростка, болезнь сжирала ее всю. Всю, кроме большого, словно надувшегося живота, которого не могла скрыть просторная сорочка. Крылатая посмотрела на Томаса со странным торжеством.

– Улетая, ты спросил меня, какие могут быть дети, если у нас есть крылья и небо. Вот такие, Томас. – Она без сил откинулась на подушку. – Совсем скоро ты станешь отцом.

Томас не мог пошевелиться; образ жены, пылающей лихорадкой в их большой кровати, и ребенка, которого она носит под сердцем, совершенно не вписывался в картину его мира.

Анабель прикрыла рукой глаза: если бы могла, она бы заплакала, но жар иссушил слезы. Все эти месяцы, храня в себе новую жизнь, женщина мечтала, как Томас вернется, все узнает и захочет этого ребенка даже сильнее, чем она сама.

Но вот он сидит на полу у их кровати, и на его лице отражается страх. Ужас, непонимание, неверие, даже отвращение к ней. Если бы только не крохотная жизнь у нее внутри, она с великим облегчением сдалась бы болезни, лишь бы не видеть растерянный взгляд любимых глаз.

Томас поднялся с пола, запах болезни снова ударил ему в нос, Крылатый сдержался, чтобы не поморщиться, и присел на кровать рядом с женой.

– Тебе нельзя сейчас волноваться, ты же это сама знаешь, – шептал он, осторожно гладя жену по растрепанной голове. – Все будет хорошо. Ты поправишься. У нас будет ребенок? С ума сойти можно…

– Это уж точно… Можно сойти с ума, – приглушенно ответила Анабель и засмеялась.

Страх расслабил свои тиски, Томас наконец сумел вдохнуть, уже не замечая горького запаха трав и жара, что царил в их доме. Ему хотелось слушать смех жены, видеть, как она улыбается, потому что такие знакомые морщинки в уголках ее рта отгоняли мысли о тяжелой болезни.

«Разве может умирающий человек так смеяться? – думал Томас, улыбаясь жене в ответ. – Это просто ребенок ее ослабил. Но мы справимся. Все уладится. Как-нибудь…»

Но тут смех оборвался. Глаза Анабель затуманились, рука ее скользнула к шее, словно она пыталась ослабить удушающую хватку болезни, рот искривился. И она зашлась в судорожном кашле, что скручивал ее, бросал то на подушки, то на край кровати, в груди ее что-то клокотало, тело покрылось липким потом.

Старая Фета проворно вытерла губы Крылатой светлой тряпочкой и вновь поднесла к ним чашку с питьем. А скомканную тряпку она оставила лежать у колена Томаса, и он протянул руку, чтобы смахнуть ее на пол.

На мятом клочке ткани алело пятно крови.

Полет доставлял Алисе настоящее удовольствие, тот самый наивысший восторг, когда широко раскрытые крылья ловят восходящие потоки жаркого воздуха, а тело парит в их течении. Только небо и его немыслимая синь. Голова слегка кружилась, а улыбка растягивала обветренные губы, но это были мелочи, не достойные внимания. Алиса летела вперед, не оглядываясь, не раздумывая. Сквозь нее словно протянулась прочная нить, что вела поверх песчаных барханов, направляла, указывая путь.

«Лети, человеческий детеныш, – скулил Чарли у нее за пазухой, ворочаясь от нетерпения. – Зовущий совсем близко. Столько поколений лис танцевали для него на песке в час заката, и вот я почти добрался, чтобы сказать…»

Лис не знал, что он скажет неназванному, да и каков он окажется – этот певец в ночи. Но чувствовал то же, что и Крылатая, только в сотни раз острее. Он видел, как полупрозрачным следом тянется их путь через последнюю гряду. А если прислушивался, то в голове у него звучал знакомый шепот: «Приведи ее ко мне, друг. Томиться в одиночестве так долго, как томлюсь я, невозможно, немыслимо. Спеши же, мой милый зверь».

Когда солнце медленно уползло за горизонт раскаленной черепахой, Алиса нехотя приземлилась. Глаза жгло, словно в них попал песок, а под кожей она чувствовала необъяснимый зуд. Ей хотелось рвануть вперед и лететь до самого ущелья. Что будет там, она даже не пыталась представить. Все ее мысли и чувства затмила жажда движения вперед. Но крылья устали. Спину ломило от напряжения. Алису слепили разноцветные круги от яркого солнца, что светило в глаза весь этот томительный день. Надо было отдохнуть, вытянуть ноги, перекусить самой и накормить лиса.

Чарли как раз дал о себе знать, недовольно ерзая под курткой. Полет закончился внезапно. Из-за этого тельце нетерпеливого зверька дрожало мелкой дрожью. Но голод пересилил и его неутомимость.